Орлиное гнездо

Вершины сопок были уставлены маленькими, как у Егора, домиками. Рабочий люд Владивостока жил на продутых всеми ветрами каменистых откосах.

Рабочая слободка напомнила Федосу родное село. Только в Бакарасевке возле каждой избы шумели пирамидальные тополя, ясени, клены, а здесь деревьев было совсем мало, и голые черные сучья их одиноко виднелись на серебристом небесном пологе, задернувшем яркую весеннюю луну.

5

Ледокол вышел из ремонта даже раньше срока. Сварщикам пришлось работать без сна и отдыха. Кандараки раздобыл где-то термос и привозил на ледокол обеды и ужины, кормил заработавшихся ребят, заставлял их выпивать обязательную порцию профилактического молока и без конца ахал, удивляясь тому, как работали люди. В приказе по цеху среди других были названы и фамилии Изместьевых: отца — за предложенный им рациональный способ ремонта, сына — за хорошую работу. Сергею было немного совестно перед Андреем и другими товарищами: какая уж там работа у новичка-подручного! Разве можно было сравнить это с тем, что делали сварщики…

Ледокол после починки вышел в пролив Босфор Восточный. Там у ледяной кромки сгрудилось несколько иностранных кораблей. Ледокол провел их в порт. У Коммерческой пристани ошвартовался японский пароход «Цуруга-мару», зафрахтованный акционерным Камчатским обществом. Он должен был отправиться первым рейсом на Камчатку вместо «Тайги», стоявшей после японского ремонта в сухом доке.

В трюмах «Цуруги» громоздились штабеля ящиков с купленными в Японии банками для крабовых консервов. Оставшиеся свободными трюмы заполнялись рыболовными снастями, оборудованием, продуктами. «Цуруга-мару» стал под погрузку в дни, когда бухта еще была скована льдом. А накануне отплытия парохода бухта Золотой Рог полностью освободилась от зимнего панциря. Весна наступила развернутым фронтом.

В начале апреля, когда в небесной голубизне уже прочно утвердились по-летнему клубастые кучевые облака, выпал последний снег. На солнцепеке властвовала весна, и только в теневых закоулочках держался обманчивый снежный покров. Но стоило ступить ногой на чистый свежий снег, как позади оставался сочащийся водой черный след.

Ефим шел вдоль железной стены пристанского пакгауза по сырому, непрочному снегу, оберегая от воды свои истрепанные тряпичные бурки. Но тень уже не спасала снег от таяния, а Ефимовы обутки — от холодной, ломящей ноги мокрети.

На спине у него горбом торчал Федосов мешок с привязанным к нему баулом. Хорошута приделал к мешку веревочные лямки, и вид у парня был как у заправского вербованного, собравшегося в дальний путь.

Со злосчастного мешка и начались все беды Ефима на владивостокской земле. Стрелку железнодорожной охраны хлопец показался подозрительным: одежонка рваная, беспризорничья, а мешок — новый, хозяйственно набитый под завязку добром. Ясное дело — краденый. И в ту минуту, когда Ефим вслед за Семеном собирался перешагнуть через порог владивостокского вокзала, он был задержан стрелком и остался по другую сторону двери.

Опыт подсказал Ефиму, как надобно действовать. Назовись он своим настоящим именем — отправят в колонию. Ефим решил врать напропалую.

— Я с батей еду на Камчатку, мы завербовались. Лобода моя фамилия. Батя вперед ушел.

Но стрелок, не слушая болтовню задержанного, довел его до отделения милиции и сдал дежурному. А тот тоже не торопился с выяснением личности беспризорника, хотя Ефим божился и клялся, что он не вор, а его родитель находится здесь на вокзале. Все эти копеечные хитрости были хорошо известны многоопытному вокзальному милиционеру, и он не доставил на вокзал ни Ефима, ни находившегося при нем мешка с баулом.

Поверхностное ознакомление с содержанием мешка не рассеяло, а, наоборот, усилило подозрения дежурного: в мешке кроме продуктов находилась добротная одежда. Милиционер призадумался.

— Что ж он у тебя жадный такой, папаня? — осуждающе спросил дежурный, держа в руках две пары почти новых сапог и глядя на грязные клочья ваты, торчащие из рукавов халата, приспособленных Ефимом вместо обуток.

Ефим, при всей своей находчивости, не мог объяснить скупости своего отца. О существовании этих великолепных сапог бедняга и не подозревал.

— Вот придется тебе отсидеть за покражу, малец, — строго и назидательно произнес дежурный, водворяя сапоги обратно в мешок и не придавая значения тому, что их пахучие голенища, смазанные дегтем, покоятся отныне на румяных ржаных сухарях. — Ничего не попишешь. Нельзя воровать.

И милиционер тяжело вздохнул. Вздохнул и Ефим. Видя, что милиционер не верит ни одному его слову, парень решил попробовать испытанное оружие: он расплакался. Это подействовало: решено было отправить Ефима на вокзал в сопровождении милиционера, на поиски отца. Но когда было принято это решение, Федоса на вокзале уже не оказалось.

Среди вокзальных обитателей Ефим узнал волжского рыбака и шагнул к нему. Старик и сообщил ему, что Федос недавно ушел устраиваться куда-то.

— Мальчонка его сын? — поинтересовался милиционер.