Орлиное гнездо

Федоса больше всего удивляла в поведении Егора эта постоянная озабоченность о делах, которые вроде бы прямо не касались Калитаева. Вот изо всех сил помогает протолкнуть сварку, а не думает о себе, о том, сколько новых забот ляжет на его плечи. Почему он так поступает? Или вот еще. Придумал Егор недавно хорошее приспособление для выгибки скуловых листов. Мог бы сам его сделать. А он взял да и отдал его Степкину. А потом еще ходил да похваливал старика за то, что тот в Егорово изобретение внес свои поправки. Многие рабочие даже и не знают, что пресс принадлежит Егору, что это его придумка. Хвалят одного Степкина. И еще вспомнил Федос несколько таких историй, когда Егор подскажет кому-нибудь интересную мысль, а потом и сам радуется, увидя, что товарищу совет пошел на пользу. «А я бы поступал так же?» — спрашивал иногда себя Федос.

В поисках ответа на вопросы, возникавшие перед ним каждый день, Федос пристальнее приглядывался к окружающему. В первые дни работы на заводе он был бесстрастным наблюдателем. Теперь же события, мимо которых он вчера прошел бы равнодушно, заставляли его задумываться, размышлять, волноваться. Вот эта взволнованность и привела Федоса в бывшую литейную мастерскую, где начинал свою жизнь первый сварной катер.

— Ну, в добрый час! — напутственно сказал Федос и пошел из цеха: уже призывно гремел гудок, звал на работу.

Мимо распахнутых ворот литейной прошел инженер Изместьев, заглянул на минуту в прохладный сумрак мастерской. В это время вспыхнуло голубое зарево. Жмурясь от ослепительного света, Изместьев отвернулся и зашагал прочь.

А позади него вспыхивали трепетные огни, похожие на отблески летних зарниц.

Голубой огонек…

Вологдин с поразительной отчетливостью увидел картину десятилетней давности. Студеная декабрьская ночь двадцатого года. Промерзший, заметенный сухим колючим снегом цех — этот же самый цех, где сейчас лежит на кильблоке становой хребет будущего цельносварного катера. Цех заброшен, необитаем. Формовочная пыль, въевшаяся в кирпичные стены, прикрыта наждачным налетом инея. В уголке над небольшой стальной плитой склонился Вологдин. Рядом жужжит самодельный громоздкий электросварочный агрегат, собранный из заводского старья. В руках у Виктора Петровича металлический держатель с деревянным черенком. Чуть дрожащей от волнения рукой вставляет он в держатель кусок проволоки, обмазанный мелом. На плите — старые кузнечные клещи, одна ручка их отломлена. Ее надо приварить. Кажется, все готово. Ну, попробуем. Конец электрода прикасается к сломанной ручке. Вспыхивает голубой огонек, и мрачный заброшенный цех преображается. Мягкие сиреневые тени бархатно ложатся в пыльных углах, иней на стенах искрится слюдяными блестками.

Но голубой огонек гаснет, и слепая чернильная тьма опять льется из-за каждого выступа стены, изо всех окон.

Вологдин берет сваренные клещи, ударяет ими о стальную плиту. Приваренная ручка отламывается: шов лег поверхностно, дуга не проварила металл.

Снова и снова вспыхивает огонек. Ночь на исходе. Кружится голова, появляется резь в глазах. Но Вологдин упрямо продолжает работу.

И вот рукоятка клещей уже не отламывается. Она прочно приросла на своем месте. Вологдин гнет ее, она пружинит, но не ломается. Это первая работа, выполненная на Дальзаводе при помощи электросварки.

Утром в литейной собираются рабочие. Мастер судосборки Кочкин недоверчиво посматривает на приваренную рукоятку, гнет ее в сильных руках. Вологдин объясняет, что происходит во время сваривания металла электрической дугой, говорит об академике Петрове, замечательных русских инженерах Бенардосе и Славянове — первооткрывателях электрической сварки. Люди слушают с интересом, но на многих лицах снисходительные улыбки. Забава, мол. Приварить пустяковую рукоятку к клещам? Это и в кузнице сделать можно не хуже.

«Прочно ли запаяно?» — спрашивает Кочкин и осторожно, будто боясь сломать, кладет клещи обратно на плиту.

Вологдин улавливает в этом «запаяно» нечто большее, чем оговорку. Здесь и непонимание самой сути сварки, когда два разрозненных куска металла не «склеиваются» с помощью шва, не «запаиваются», а как бы сливаются в одно нерасторжимое целое, в один неразделимый кусок. Здесь и недоверие к новому и еще неизведанному.

«Что же вы думаете делать теперь?» — продолжал допытываться мастер судосборки.

«Всё будем делать, решительно всё», — уверенно отвечает Вологдин и оглядывает присутствующих. И тут ему становится не по себе: в глазах большинства людей он читает плохо скрываемое недоверие. И вдруг среди равнодушных, насмешливых, сдержанных взглядов он отыскивает один откровенно восторженный взгляд. Рослый парнишка слушает Вологдина с таким выражением лица, какое бывает у детей, когда им рассказывают увлекательную сказку. Этот озорной, драчливый мальчишка — сын Егора Калитаева, Андрей. Парень смышлен, его часто можно видеть с отцом и дедом в цехе.

Внезапно эти воспоминания Вологдина обрывает Андрей.

— А помните, Виктор Петрович, — спрашивает он, будто угадав, что сейчас виделось Вологдину, — помните, с чего все началось?