Орлиное гнездо

В цехе Прохор отыскал Степана и, протянув ему газету, попросил прочитать вслух. Старик слушал и ждал, что, может быть, в самом конце заметки будут какие-то обнадеживающие слова. Но нет: Макарова так и не нашли после взрыва на «Петропавловске». Подобрали его шинель с двумя орлами на погонах — все, что осталось от адмирала. Море, которое так любил Макаров, стало его могилой.

Прохор слушал, сжав кулаки, и жгучие слезы накипали в глазах.

— Хорошие люди гибнут, а сволочь всякая живет без горя. Доберемся мы до вас, ироды!

— Давай, дед, крой их! — выкрикнул кто-то.

— Что за сборище? — подозрительно оглядел рабочих подошедший мастер. — А ну по местам, сукины дети!

Прохор взял у Степана газету. И хотя читать почти не умел — долго глядел на газетный лист. Мастер сделал вид, что не замечает Прохора, и пошел прочь.

И тогда рядом с Калитаевым незаметно оказался молодой черноусый рабочий, похожий на цыгана. Он был из новеньких, недавно прибывших из Петербурга. Их было человек двадцать, все они работали на балтийских адмиралтейских заводах и были посланы во Владивосток незадолго до войны по настоятельной просьбе начальника завода.

— Мы до них доберемся, отец, — сказал черноусый негромко. — Верь слову.

Прохор насторожился.

— Не бойся, не выдам, — успокоил рабочий Прохора и пошел к своим товарищам.

— А я и не боюсь, черт бы тебя побрал! — крикнул сердито вдогонку Прохор.

Вскоре после этого Прохора и Степана послали на ремонт бронепалубного крейсера «Богатырь». Крейсер получил большие пробоины в нескольких милях от Владивостока — наскочил в тумане на прибрежную скалу в Амурском заливе.

Прохор с состраданием смотрел на искалеченный крейсер, на его огромную рану — от форштевня до носовой кочегарки — и думал о других кораблях русского флота, погибших и поврежденных в боях.

Повреждение на «Богатыре» было трудно исправить: в мастерских нашлись лишь тонкие листы железа, совершенно непригодные для такого ответственного ремонта.

— Вот они, поставщики двора его величества, господа Дерябины, — усмехнулся Степан.

— Может, в Японию пошлем на ремонт? — съязвил кто-то. — Там починят наилучшим манером.

Прохору разговор не понравился. Надо спасать крейсер, а не языком чесать. И он поинтересовался у мастера, нельзя ли сложить листы в два-три слоя, да так и заделывать пробоины. Но мастер зло отмахнулся: железа и в один слой вряд ли хватит…

— Эх, кабы это деревянный фрегат, показал бы я, как починку производить. Подогнал бы бревна, да и дело с концом, — сказал Прохор, вспомнив свои былые дела.

— Между прочим, это идея! — воскликнул стоявший близ Прохора инженер. — Если заделать пробоины сначала деревом, а снаружи обшить тонким железом…

И, обрадовавшись собственной неожиданной выдумке, помчался к начальнику завода.

Предложение одобрили. И Прохор вместе с другими рабочими принялся за работу.

Степан недоверчиво пожимал плечами: где ж это видано, чтобы стальной крейсер досками ремонтировали? Вот она, бедность наша. Награбили Дерябины да Гинцбурги, нажились на прибыльном деле, и вон какая ерунда получается…

Когда пустили воду в док, она хлынула и сквозь забитые и обшитые железом бреши.

Прохор закрыл глаза, чтобы не видеть шумного торжества победившей воды.

— Не закрывай очей, гляди, гляди, — послышался спокойный голос Степана. — Вот он, весь корабль наш российский, трещит по швам. Его латками да заплатками не починишь. Ему весь корпус переклепывать надо. И командира — к чертовой матери.

«Что он говорит? — испуганно подумал Прохор. — Какого командира?..»

Степан поглядел на отца, и ему стало жаль старика.

— Не твоя вина, что рухнуло, — пытался успокоить Степан опечаленного Прохора. — Много кое-чего у нас рушится, не наплачешься на все.

Прохор изучающе посмотрел на сына: в последнее время он все намеками да присказками объясняется. Будто знает о чем-то, да боится сказать открыто.

— А, пропади всё пропадом! — с остервенением крикнул вдруг Степан, швырнув на землю заскорузлые брезентовые рукавицы, выпачканные суриком и ржавчиной: в них он и ставил эти злополучные листы.

И пошел в сторону казарм Сибирского флотского экипажа, оставив Прохора наедине с его трудными и невеселыми думами.

Стояла истомная предгрозовая духота. Вода в бухте как бы загустев, ртутно поблескивала волнистым зеркалом, изломанно отражались в нем пароходы, сопки корпуса цехов и трубы мастерских. Отражения колыхались, меняли форму, покачивались на округлых невысоких водяных валках, то удлинялись, то укорачивались и, казалось, плыли куда-то.