Орлиное гнездо

Газеты с напечатанным в них примерным Уставом сельскохозяйственной артели были последней почтой Федоса. Он доставил их с поезда в отдел связи, а на другой день уволился. Дома, на досуге, по складам — ликбезной грамоты не очень хватало — перечитал несколько раз Устав. «Моя, выходит, правда была. Вот ведь партия большевицкая то же самое говорит насчет коммуны. Поспешил Яким с этим делом, поспешил…» Федос торжествовал, что получилось, как он и чувствовал. «Пусть теперь Якимка мучается за кулацкого подпевалу», — мстительно думал Федос, вспоминая обиду.

Но сейчас он молчал, ровно бы ничего не случилось, и ждал ухода Якима: в его отсутствие бесхлопотнее было объявить Семену о поездке. Однако и Яким, словно предчувствуя что-то, не торопился уходить.

Зная характер и повадки Якима, Федос решил не таиться и выложил все начистоту.

Семен, услышав сказанное отцом, разволновался основательно. Курносое его лицо, украшенное глазами той же чистой синевы, что и у отца, озаренное пламенем печурки, стало еще краснее: прихлынула к щекам горячая кровь. На лбу — то ли от печной жары, то ли от волнения — сверкнули росинки. Не показывая вида, что слушает разговор отца с Якимом, Семен усердно подкладывал в печь янтарные стебли. Они были в одноцвет с соломенной копной Сенькиных густых волос — точь-в-точь как у матери.

— По совести говоря, батя, пора бы угомониться, — осуждающе сказал Яким. — До старости лет не сыскал себе места и дела по душе. Чего ты все ищешь на пустых стежках?

Слегка захмелев, Федос с непривычной кротостью слушал старшего сына.

Ободренный согласным молчанием отца, Яким продолжал:

— Сколь я тебя помню, ты все хозяйновать хотел. Ну ладно, при шмякинской власти у тебя с хозяйством не вышло. А почему к нам не пошел? Разве мы здесь не хозяева своей земле? Хозяева. А ты, батя, гостем к нам ходил да недостатки подмечал. Чего ж не пришел помочь? Тебе, видно, подавай свое, одноличное, чтобы ты один был в нем голова.

«А ведь в точку говорит, черт бы его побрал», — размышлял Федос, довольный проницательностью сына.

— Иди к нам сейчас. Подавай заявление — примем, — предложил Яким.

— Не агитируй, не пойду, — решительно заявил Федос. — Я тебе вот что скажу. Насчет одноличного хозяйства ты говорил верно. Был такой грех. Мыслил раздуть превеликое дело. Это правда. Ну, сейчас не то на уме. Я для земли человек конченный. Земля, брат, тогда тебя держит, когда ты сам в нее вцепился. А в моем положении, сам понимаешь, такого не было. К чужой-то земле трудно привыкнуть. А я пробатрачил подходяще. И сделался ни тебе мужик, ни тебе рабочий. Вот и ответь мне — ты человек грамотный, — как решить в этом деле?

И, не дожидаясь ответа Якима, заключил:

— Податься надо в ту сторону, какая больше перевес взяла. Поеду завербуюсь в сезонники. Может, и останусь в новых местах, если понравится. Не приглянется — тоже не беда, вернусь, по крайности, с деньгами. Чем плохо?..

— Легкой жизни, значит, ищешь? — подытожил Яким высказанное отцом.

После этих слов от спокойствия, кротости и умиротворенности, с какими вошел Федос в дом Якима, не осталось и следа. Тишина безветренного утра, тихая радость при виде снежного мартовского раздолья — все было забыто. Словно ветром холодным подуло на сердце.

— Какую жизнь ищу, такую и найду. Ты отцова бедованья не испытал. А то не меньше меня побегал бы за той легкой жизнью, — сгребая рукавицы со скамьи и поднявшись, чтобы уходить, сердито сказал Федос.

Только сейчас он обратился к Семену:

— Собирайся давай.

Семен торопливо подкладывал в печурку остатки соломы. Федос, привыкший к безропотному повиновению Семена, с беспокойством следил за ним. Неужто и этот вышел из-под власти отца?

— Уши тебе заложило? — прикрикнул Федос.

Семен ничего не ответил.

— Ты хотя бы спросил его: хочет ли ехать, — укорил Яким отца.

Федос чувствовал, что Яким может одержать верх. Уйти отсюда одному значило признать себя безвластным над сынами. А этого он не мог и в мыслях допустить. И, еще более возвысив голос, потребовал, грозно сведя брови:

— Пошли, когда отец велит!..

Семен поднял глаза, испуганно поглядел на отца и, не выдержав его сурового взгляда, снова уставился в пол. Пересохшим от волнения, ломающимся баском неуверенно предложил:

— Может, останемся, батя?

— Учили цыплята курицу! — окончательно рассердился Федос.

Чувствуя, что Семен, чего доброго, может на этот раз и не послушаться, Федос попробовал сменить гнев на доброту:

— Ладно, заговорился я тут с вами. Едем, сынок, не пожалеешь.

— Чего с собой брать-то? — сговорчиво спросил Семен, направляясь к своей койке, под которой стоял сундучок с вещичками.

— Бери всё. Потом разберемся, — заторопился Федос, обрадовавшись согласию Семена.

Вышли они из дому все вместе. Молча потоптались на крылечке, не зная, о чем теперь и говорить. Первым подал голос Яким:

— Что ж, прощевайте, коли так…

И зашагал в Бакарасевку по дороге, построенной коммунарами еще в первый год их хозяйствования. Она изгибисто лежала под сопками, поросшими мелкими дубками с ржавыми, гремучими листьями.

3