Орлиное сердце

— Да это севастопольский матрос… Герой обороны. Кошка, кажется… Я его там встречал…

Полковник, все еще взбешенный, рвал жеребцу удилами рот, а после слов поручика надменно произнес:

— Счастье твое, что их благородие поручик узнал тебя… И что кресты на тебе… А то я бы под военно-полевой суд… Караул! — крикнул он. — Вышвырните его на улицу, мерзавца! — И, ударив шпорами коня, понесся вскачь.

Фельдфебель, придя в себя, крикнул:

— Прочь! В штыки его! — И пять штыков мгновенно были наставлены на матроса.

— Болваны вы! — крикнул Петр, обращаясь к солдатам. — Не знаете, на чью грудь эти штыки наставлять. — Он повернулся и зашагал назад к воротам. За ним по пятам следовал караул. Поодаль Петр увидел Олексу, его обеспокоенное лицо. Сорвав с головы бескозырку, махнул на прощание товарищу.

— Стой! — скомандовал караульным фельдфебель у самых ворот, и все пять солдат словно окаменели.

За воротами фельдфебель крикнул Петру:

— Чеши отсюда, пока цел! Подумаешь, кресты у него! Смотри, как бы еще одного не заработал — деревянного!

Побледнел Петр. Быстро повернулся к наглому служаке, в одно мгновение изо всей силы схватил его за грудь. Затрещали крючки на фельдфебельском мундире, посыпались на песок блестящие пуговицы. Притянув к себе покрасневшее и перепуганное лицо фельдфебеля, Петр со злостью плюнул ему прямо в переносицу, а потом изо всей силы швырнул на солдат, стоявших с наставленными штыками. Фельдфебель полетел прямо под ноги ошеломленному караулу. Падая, оставил на одном из штыков свою фуражку, и она закачалась, насаженная на стальное жало.

Кто-то из постовых у ворот не выдержал, прыснул со смеху.

— Не бойтесь, братцы, этого чучела, — поправил на себе одежду Петр. — Мы с вами еще не так будем смеяться! Ей-богу, еще посмеемся! — сказал он громко и, натянув плотнее бескозырку, пошел от полковых ворот, едва сдерживая злобу.

В РОДНОМ СЕЛЕ

На длинном зеленом стебле подсолнуха ехал Гаврилко. Вымазанные ножонки плескались в мягкой пыли, будто в купели. На худеньком тельце болталась грязная сорочка. Глаза малыша, черные, большие, были не по-детски задумчивы. Озорные искорки появлялись в них только на миг и сразу же гасли. На широкий выпуклый лоб спадали нечесаные волосы.

Стайка таких же малышей, пришпоривая своих скакунов из подсолнуха, вылетела из боковой улочки, на широкую дорогу, помчалась дальше, за село, и лишь там, на околице, остановилась.

Прикрыв от солнца глаза ладошкой, Гаврилко внимательно смотрел на полевую дорогу. Вокруг густыми бронзовыми колосьями рябило и переливалось панское поле, над ним, будто над огнем, дрожал горячий воздух. Дорога, тянувшаяся от Ометинец, доходила до панского леса, заворачивала правее и терялась в хлебах.

— Не едут? — спросил Гаврилку маленький мальчик, остановившийся поодаль. Он чесал ногу об ногу-и часто шмыгал носом.

— Слава богу, нет никого, — серьезно, по-взрослому, ответил Гаврилко и тут же тревожно выкрикнул:

— Ой, нет!

Мальчишки при этих словах бросились за ближайший забор.

— Чего вы? — крикнул Гаврилко. — Один всего-навсего, да и то не едет, а идет. Может, это еще и не казак.

Приободрившись, дети снова собрались возле своего вожака, выжидающе всматриваясь в даль, готовые в любой момент удрать на огороды, где, словно сторожа, стояли подсолнухи в золотых шапках.

Видно было, как по дороге к селу шел человек. Вот он уже подошел совсем близко — ребята увидели, что грудь его крест-накрест перетянута широкими поясами, за спиной ноша, на голове смешной картуз без козырька.

Дети, как стайка вспугнутых воробьев, бросились в огороды, в сливовую заросль. Только один Гаврилко стоял, зажав коленями своего подсолнечного коня.

Петр, взволнованный, подошел к мальчику, схватил его под мышки и, хотя малыш вырывался, поднял над головой.

— Здорово, земляк! — усмехнулся матрос, ставя парнишку на ноги и подавая выпавший из его рук подсолнечный стебель. — Возьми своего коня, а то удерет… Как тебя звать?

— А вы не казак? — вместо ответа спросил Гаврилко. — Вы нас не будете бить?

— Да нет, друг, я не казак. Я моряк, — Петр погладил жесткую мальчишечью головку. — Своих людей я не бью, а таких, как ты, и вовсе. Да по чему же тебя бить? Одни ребрышки торчат, будто у зимнего воробья… Как же все-таки ты называешься?

— Гаврилко… А вас как звать?

— Всегда звали Петром… Петро Кошка. Слышал о таком?

Глазенки мальчика мгновенно вспыхнули радостью:

— Петро Кошка? Это вы из нашего села? Тот Кошка, что далеко на войне был?

— Тот самый.

— Ой, слышал! Слышал!.. Отец рассказывал о вас.

— А кто же твой отец?

— Да разве же вы знаете? Иван Грищенко мой отец… Они сейчас лежат на рядне за хатой, их казаки очень побили… Нагайками.

Остальные мальчишки, видя, что прибывший мирно беседует с Гаврилкой, осмелели и снова появились на улице.

— Подходи, братцы! Не бойтесь, я не граната, не взорвусь, — подбадривал матрос детвору, сбрасывая со спины ранец и садясь у дороги. Наконец, осмелев, дети окружили Петра и с интересом разглядывали его диковинную одежду. Некоторые даже пробовали коснуться ремешков его ранца.