Орлиное сердце

— Что же, братцы мои, получайте гостинцы от севастопольца, — Петр вытащил целую связку бубликов, купленную в Тульчине по дороге домой.

У детей загорелись глазенки. Они побросали на дорогу палки из подсолнуха, и сразу десятка два грязных маленьких ручонок потянулись к матросу. Петр разорвал нитку и в каждую ручку клал по нескольку бубликов. Он улыбался и приговаривал:

— Шел матрос, был гол-бос, со службы царской и государской, заслужил рублики — едва хватило на бублики. Получай, братцы, от черноморского матроса… Грызи!

Мальчишки крепко зажали в руках подарки, боясь, как бы этот чудной дядька не передумал и не забрал их назад. А это ведь настоящие бублики, румяные, душистые. Их едят только панские сынки.

— Садитесь, землячки, чего стоите? — приглашал матрос. — Будьте как дома… — Он даже около себя смахнул пыль с розового чебреца.

— Рассаживайтесь и ешьте!

Но никто из детей не осмеливался начать. Каждому хотелось подольше подержать в руках эти вкусные бублики.

— А на войне страшно? — наконец нарушил молчание Гаврилко.

Петр задумчиво посмотрел на мальчишек и сказал:

— Страшно… конечно, страшно.

— Расскажите, дяденька, что вы видели, — Гаврилко сел рядом с матросом на припорошенный зеленый ковыль. Около него устроились и другие.

— Что я видел, братцы, того ни в сказке сказать, ни пером описать, — начал Кошка, сняв картуз и выбивая из него о колено пыль. — Вы того и не поймете толком.

Неожиданно на улице забухали о землю конские копыта. Дети повернули туда головы.

— Гавкун! Гавкун! — в страхе Закричал один из мальчишек. — Удирай! — И первым метнулся в огород, куда только что они все прятались от Петра.

Вслед за ним побежали остальные. Метнулся было и Гаврилко, да Петр придержал его за плечо. Парнишка сел. С ним остались еще трое самых маленьких.

— Это панский есаул, — сказал Гаврилко. — Его называют Гавкуном. Уж очень он к людям злой да лихой.

Есаул, здоровый мужик, с черной бородой, в высокой смушковой шапке, несмотря на то что на дворе было жарко, натянул поводья и остановился перед Петром.

— Что, щенки, на солнце греетесь? — крикнул он на детей. — Делать нечего? Завтра выгоню панских гусей пасти да воробьев на пшенице пугать.

Дети съежились. Один из малышей вдруг громко заплакал, за ним расплакались и другие. Петр встал, подошел к верховому, взялся рукой за повод:

— Ты чего шумишь, дурень?

Есаул от неожиданности опешил, а потом его лицо побагровело. Он поднял руку, и уже плетеная сыромятная нагайка готова была со свистом опуститься на голову матроса, но Петр ловко поддал снизу ногу Гавкуна, и тот вылетел из седла, распластавшись в дорожной пыли. Шапка есаула слетела с головы и покатилась под ноги коню. Конь шарахнулся в сторону, наступил на нее задним копытом. Даже испуганные дети вдруг рассмеялись.

— Был на коне, а теперь под конем, — усмехнулся и Петр.

Гавкун, весь в пыли, вскочил на ноги, бросился с нагайкой на матроса.

— Ты это на кого? — крикнул Петр, и его тонкие рыжие усы нервно задергались. — На мне царский мундир и кресты, нацепленные их превосходительством! Видишь? — ткнул себя в грудь пальцем Кошка. — Или тебе повылазило?

Есаул вдруг осекся, опустил руки, и нагайка скрутилась серой змейкой у его ног.

— Извините, ваше благородие, — поклонился Гавкун. — Недосмотрел, нечистый очи затуманил, свят, свят, свят! Не мог и подумать…

— Ты благородием меня не называй. Я еще до этого не дослужил, — уже спокойнее заговорил матрос. — Пока что я квартирмейстер. Флотский унтер-офицер, значит. Ясно тебе? А попросту Петр, по фамилии Кошка.

— Петро? — удивился есаул. — Петро? Да разве ж это ты?.. А я же Федот Махлай. Или не узнал? С одной улицы.

Только теперь, присмотревшись, Петр узнал панского есаула. Это в самом деле был Федот Махлай, которого он помнил еще до ухода на службу. Правда, тогда у Федота не было этой бороды, да и каракулевой шапки, и на панщину он ходил пешком, а теперь вишь ты…

— Нет, мы не с одной улицы. Я на своих людей не бросаюсь, как ты…

— Такая уж панская служба… Говорили у нас, что ты убит, а выходит…

— Как видишь… Меня ни пули, ни ядра не берут, — сказал Петр. — Я против них такое слово знаю. Знаю его и против твоей нагайки. Ну, отдавай концы… Герой!

— А ты, Петро, еще и в село не вошел, а уже на верных панских слуг руку поднимаешь, — со злостью сказал есаул. Помни: в панском дворе казаки стоят. В случае чего — не посмотрят на твои кресты…

— Передай своим казакам, что у меня есть грамота от самой императрицы Александры Федоровны. Кто посмеет тронуть меня, тому всыпят по самую завязку, будь он казак или сын казачий…

— От императрицы? — недоверчиво спросил Федот. — Неужели? — С этими словами панский холуй вскочил на коня, дернул за повод и подался в поле.

Маленькие друзья Петра, притихшие у дороги, словно перепелки во ржи при налете коршуна, очнулись от страха и теперь с еще большим уважением и доверием смотрели на своего защитника, которого даже Гавкун побоялся… Не то что ударить не посмел, а и сам слетел с коня и шлепнулся в пылюку, будто галушка.