Людмила с Андреем пришли в восторг, разглядывая фоторепродукцию: это было больше, чем картина, воплощение окрепшей кисти — это был клич!
И вновь оказалось, что нельзя однозначно отвечать на вопрос: "муза или меч?"
И муза, и меч! Их союз чудодейственен!
"Струн вещих пламенные звуки" всегда воодушевляли борцов. Борьба без песни обойтись не могла. Пусть даже и безыскусная песня, зато от сердца идет…
— Знаешь, что я надумал, — поделился Андрей заветной мечтой с Людмилой. Побывать бы там. Увидеть бы воочию отважных горцев…
— На Кавказ?
— Да.
— Я… готова…
— А как на это посмотрит Пелагея Прокофьевна? — скептически усмехнулся Андрей, — Думаю, наше "предприятие" не приведет ее в восторг…
— Верно… Но надо попытаться уговорить ее.
— Не стоит ее посвящать в истинную цель… Едем собирать материал: так-то будет спокойнее.
— Пожалуй, ты прав. Тем более, у нее сложилось уже благоприятное представление о тамошних литературных образцах… Поверит…
Людмила обрадовалась несказанно. Ее серые глаза лучились.
Она прошла в покои старой княгини, сидевшей в кресле и читавшей пожелтевший номер "Русской старины". Обняла ее за худые, острые плечи, взглянула на раскрытые страницы: "Восточная поэма на смерть А. С. Пушкина".
— Бабушка, ты — прелесть!
— Полноте! — незлобиво проворчала та. — Стара для комплиментов.
— Нет, правда! А что ты это читаешь? — лукаво полюбопытствовала внучка.
— Вашего кавказского поэта…
— А чем тебя заинтересовали эти стихи?
Пелагея Прокофьевна вскинула укоризненный взгляд.
— Как — чем? О Пушкине же… Твой покойный дед знавал Александра Сергеевича… Стало быть, и там — на юге, оплакивали Пушкина — благородные люди.
Старая княгиня отложила журнал на колени, провела дрожащими руками по подлокотникам, вздохнула с горечью.
— Господи, сколько дорогих имен… Отольются царю ваши слезы… Отольются…
Глава восемьдесят четвертая
Гачаг Наби, наказав своим людям позаботиться о грузинских друзьях, накинул бурку и отправился на другой край плоскогорья.
Он чувствовал себя в долгу перед своими гостями, перед незнакомым и благородным их спасителем Дато, который наверняка попал в лапы своих недавних работодателей, а теперь — разъяренных судей.
Он был бессилен предпринять что-либо сейчас для Дато-сейчас, когда Хаджар в каземате и с каждым часом суживалось вражье кольцо.
Быть может, лучше было бы Гоги и Тамаре не пускаться в долгий путь, а скрыться там же, попытаться с помощью друзей выручить или, по крайней мере облегчить участь схваченного товарища? Но, должно быть, опасность была велика и у них не оставалось иного выхода.
Уединившись среди скал, Гачаг Наби погрузился в невеселые думы.
Но что они могут здесь, эта прекрасная, отважная и, должно быть, любящая пара? Вправе ли он подвергать их риску, держать при отряде, который с минуты на минуту может ввязаться в бой…
В голову приходила почти невероятная, мечтательная мысль: вызвать Хаджар, предоставить ей вести отряд, а самому отправиться с несколькими людьми в Тифлис… Но и толком не знал, чего можно добиться в этом далеком городе для освобождения Дато.
Для Наби выручить друга из беды было вопросом чести. Дато — незнакомый, далекий, становился для него столь же дорогим человеком, как его родной брат Мехти, как Тундж Вели, как все соратники…
Солнце клонилось к закату.
От скал потянулись длинные тени. Голоса необыкновенно ясно и звонко разносились окрест.
Все ярче мерцали низкие звезды.
Сквозь сгустившиеся сумерки, почудилось, донесся незнакомый голос:
— Здравствуй, Гачаг…
— Здравствуй, гость…
— Ты узнал меня?
— Ты… Дато…
— Да…
— Как славно!.. Твои друзья мне все, рассказали… Я разбужу их! Пойдем к алачику. Вкуси хлеба с нами!
— Это невозможно…
— Почему?
— Я в темнице…
— Как вызволить тебя?
— Увы, мой друг…
— Я доберусь… усыплю стражу… обману.
— Нет, гачаг… У тебя долг поважнее…
— Спасти друга — вот мой долг.
— "Орлица" в клетке. Помни о ней, А обо мне не думай. Ты сражаешься с царем десяток лет, Дато — и десяти дней не успел. И вот — в оковах…
— Почему рок не пощадил тебя?.. Почему ты дал врагу себя изловить?