Орлица Кавказа (Книга 1)

Почудилось Наби: придвинулась к нему смутная тень, проступило смуглое лицо, засветилось улыбкой, встопорщившей пышные усы:

— Наш господь проворнее вашего аллаха. Вот и покарал меня, вероотступника…

— Не теряй надежды, друг мой. Пока сердце бьется в груди — не теряй…

— Пусть "Орлица" взлетит… Я знаю, так и будет. Гачаг Наби, кутаясь в бурку, глядел в гулкую бездну, где мерцали звезды.

Голос Дато замер где-то вдали.

Глава восемьдесят пятая

Это может показаться странным, но с арестантом — бывшим сыщиком жандармского отделения — обращались вежливо.

Возможно, подобным обращением хотели показать "великодушие" его высокопревосходительства. Более того, может быть, рассчитывали, что "милосердие" заставит заблудшего узника встать на "путь истинный", раскаяться и вернуться, чтобы искупить свои грехи верной службой.

Дато хотели дать понять: мол, мы неспроста выказываем к тебе такое милосердие, одумайся, кайся, спасай свою жизнь. А нет — тебя ждет неминуемая кара, дни твои сочтены, подохнешь, как собака.

Падай ниц, Дато, проси прощения! Скажи, бес попутал, молись, заклинай: дайте мне умереть по-христиански или искупить вину свою.

Буду служить — божись, клянись, — верой и правдой, истреблять врагов империи! Если надо — помогу в поимке Гачага Наби, я еще вам пригожусь, поверьте, я проникну в стан врагов и брошу к вашим ногам голову разбойника, я заставлю его подругу прислуживать вам!

Дато догадывался, чем объясняется столь терпимое и "учтивое" отношение к нему. И представлял себе, что за ним кроется, какие требования, условия могут последовать в дальнейшем…

Но даже если предположить невероятное — что он "раскололся" бы, был бы прощен и искупил бы вину неслыханной подлой услугой — подвел бы Наби под удар, — даже тогда ему вряд ли бы дождаться царских милостей… И тогда бы не снести ему головы — чтобы неповадно было впредь ему впадать в "ересь" и "вероотступничество".

Много голов слетело бы с плеч в устрашение и назидание… и "мусульманских", и "христианских"… Кто за "смутьяна" Наби — того и на плаху…

Дато, представляя неминуемую расправу, оставался тверд и непоколебим.

Дато — за Наби, за тех, кто бьется за волю, за честь и правду, за бедных и обездоленных.

Если он дрогнет, если станет юлить и просить пощады — позор ему во веки веков.

И что бы тогда сказал Гачаг Наби?

Он мысленно советовался с далеким героем, с друзьями, с Медеей, с детьми своими…

И темные стены расступались, и доносились до него тревожные родные голоса.

Солнце закатилось за холмы. В подвале сгустилась мгла.

Щелкнул замок. Двери наверху приоткрылись. И донесся зычный голос:

— Как ваша светлость поживает?

— Не жалуюсь.

— А не изволите ли побеседовать с его высокопревосходительством?

— Карета еще не подана…

— Что ты надумал?

— Скажу, когда время придет.

— Долго думаешь. Может, одумаешься?

— Одумался…

— Ну как так? Хочешь дать показания?

— Мне нужно время.

— Не век же.

— Господин сыщик, смертников полагается уважать.

— Сам полез в петлю. С мусульманами спелся? Дато повысил голос:

— Да, представь себе.

— Ты — вероотступник.

— Это смотря во что верить…

Луч света, падавший в проем, исчез.

Дато подумал, что, возможно, с чиновником сыска пожаловал сюда сам главноуправляющий.

Да, завтра, глядишь, поволокут его наверх, без всяких любезностей.

Прошло некоторое время.

Дато, погруженный в невеселые думы, вздрогнул: вновь шелкнул замок, скрипнула крышка-дверка и по лестнице, то ли сполз, то ли скатился человек. Дато успел разглядеть, что голова у незнакомца перевязана.

Жалость стиснула сердце.

Но в следующую секунду Дато насторожился: а если "подсадная утка"? Эта догадка пронзила его мозг. "Началось!"

Дато подступил к нему:

— Кто ты такой? Человек застонал.

— Что с тобой стряслось? Откуда взялся? Говори!

— Умираю, брат…

— И хорошо бы подохнуть тебе!

Дато уже не сомневался, он узнал по голосу: это был тайный осведомитель, изрядно поколоченный, видно, для того, чтобы вызвать сочувствие у Дато.

Дато плюнул ему в лицо.

Сыщик плаксиво протянул:

— Ты и впрямь спятил!

— Подыхай, сукин сын!

Дато в сердцах пнул его ногой.

"Нет, ваше превосходительство, не клюну я на вашу удочку…" — подумал он.

Глава восемьдесят шестая

Гачаг Наби взбирался по скалистой круче, на самый гребень, откуда хорошо были видны окрестности, почтовый тракт, где огибавший скалы, а где прорубавшийся сквозь них.

Воинов мало, а потому не только смекалка, чутье и отвага гачагов определяли исход борьбы. На них смотрел народ, за них стоял народ, и каждый шаг надо было выверить, предусмотреть возможные последствия для поддерживающих и сочувствующих им людей.

От похода к походу, от боя к бою крепла закалка, рос ратный опыт гачагов.

К этому их вынуждал, сам того не ведая, обученный, вымуштрованный, намного превосходящий в силе враг.

Каждый из чиновных-сановных, от пристава до старосты, от урядника до бека, опасался внезапной расправы, страшился возмездия. Могло ведь случиться и так, нагрянули бы гачаги, схватили бы, связали бы кого-нибудь из лиходеев — и поминай как звали…

Мало ли чего могли выкинуть эти "разбойники"…