Орлица Кавказа (Книга 1)

Как ни тягостны были сомнения Наби насчет нежданных гостей, они, эти сомнения, диктовались логикой борьбы. Но тогда почему Наби поначалу так радушно встретил пришельцев, позаботился о них? Наби, которому теперь, за скромной трапезой в горах, в сердце стали закрадываться сомнения?

Видимо, чрезвычайная сложность положения, которую он почувствовал еще острее после рассказа Аллахверди и Томаса, побудила его быть придирчивее и осторожнее в суждениях. Ведь предстояло такое отчаянно трудное дело — подкоп под носом у несметного царского воинства. Смертельно опасное дело. Любая оплошность могла стоить очень дорого…

Чувство ответственности не всегда одинаково остро у человека, — оно усиливается перед лицом испытания, опасности, смертельной угрозы. Колотится сердце — молниеносно работает мысль. Нервы напряжены до предела.

При всем старании Гачага Наби гости чувствовали скрытое, сдержанное напряжение своего великодушного хозяина. Как-никак, они были, помимо всего прочего, художниками, чье зрение улавливает неуследимые подчас оттенки в настроении, выражении глаз, в обычных жестах. Но это тайное волнение молодым гостям казалось естественным и сообразным тревожному положению.

Но вот Гачаг Наби посветлел лицом, как бы почувствовав облегчение от тяготившего душу неведомого бремени. Эта перемена немедленно отразилась и на настроении гостей — они стали держаться раскованнее и проще. И вновь произошло своего рода отражение: чем естественнее и непринужденнее вели себя гости, тем более Наби утверждался в убеждении, что это друзья, это союзники, что первое впечатление не обмануло его!

Теперь и угощенье пошло веселее.

Снова речь зашла о подкопе. Конечно, самому Наби надо было оставаться в горах, в седле — везде могла вспыхнуть жаркая сшибка.

Да и гостей надо было оберегать. Может быть, думал гачаг, отослать их в глухое село, от греха подальше. А кого с Аллахверди и Томасом отправить?

Едва заговорил об этом, как, к его великому удивлению, вызвался Гоги:

— А меня не возьмете?

— Ни за что, — отрезал Наби.

— Но почему?

— Я не могу рисковать жизнью дорогих гостей. Гоги настаивал:

— Но я не хочу быть обузой. Хочу помочь, чем могу. И Тамара — тоже.

— Не могу, друзья. Что тогда люди скажут?

— Только хорошее.

— Нет, Гоги. Люди не похвалят Гачага Наби.

— Ну, понятно… — нахмурился Гоги. — Не доверяешь нам, Гачаг…

— Не доверял бы — прямо сказал.

— Тогда за чем дело стало?

— Мы не хотим сидеть сложа руки, — запальчиво вмешалась в разговор и Тамара. — Мы не только картинки рисовать умеем! "Орлицу" хотим спасти!

Гачаг Наби, тронутый этим простодушным порывом, мягко улыбнулся:

— Нет, ханум… С нас довольно и одной узницы.

— Мы готовы ради вас на любую жертву!

— Вы готовы, а гачаги — нет! — наставительно заметил Аллахверди, подтолкнув в бок кузнеца, мол, и ты поддержи. Томас энергично замотал головой.

— Да, ахчи,[30] никак не можем грузинскую красавицу на такое дело отпустить. К тому же, твои руки… — Томас помедлил, подбирая слова, — к кирке, лопате не приучены…

— Шадите, значит.

— Да. Гачаг Наби не хочет рисковать вами.

— Ну, хоть мне позвольте! — вновь заговорил Гоги.

— Нет, — тихо проговорил Наби. — Не надо настаивать, друзья. "Орлица" осудит меня. Скажет, зачем ты, Наби, папаху на голове носишь?

— Мы же ради нее… Гачаг Наби посуровел:

— У нас свой устав, сестра.

— Прошу тебя, — Гоги ухватился за серебряный поясок Наби.

— Никогда!

У Тамары от обиды на глазах выступили слезы.

Гоги хмуро отошел прочь.

"Ну что тут поделаешь, — думал Гачаг Наби. — Поглядишь, образованные люди, а простых вещей не понимают. Писали бы себе картины и ладно. Так нет же, в бой рвутся. Охота им на рожон лезть. Может, их совесть грызет, что Дато в беде оставили. Кто знает. Но, видно, иного выхода у них не было. Будь какой-то грех у них на душе — стали бы все выкладывать".

Дрогнул Гачаг, передумал.

Подозвал всех. И крепко наказал Аллахверди с Томасом.

— Пусть они пойдут с вами. Но помните: волос у них с головы упадет — вам отвечать.

— Пока мы живы — никто их и пальцем не тронет, — выпятил грудь Аллахверди.

Гачаг Наби взглянул на гостей: их лица сияли такой радостью, точно подкоп под казематом для них был равнозначен крушению империи!

Ну как можно было теперь усомниться в бескорыстии и доблести этих нежданных союзников!

О, если все удастся! Если удастся вырвать Хаджар из неволи! Тогда держись, ваше превосходительство! Мы еще повоюем! Мы еще и Дато вызволим, и с их благородиями и степенствами расквитаемся!

Может, это блажь? А может, первые ростки зреющего дерзкого замысла.

Глава девяносто шестая

Одинокую старость Пелагеи Прокофьевны согревала единственная отрада любимая внучка, которую она вынянчила и вырастила.