Они предстали взорам и двух зачарованных пришельцев из Грузии, продолжавших свой долгий и опасный путь в горы с помощью провожатых — местных жителей. Оба — он и она, остановившись у горной поляны, следили за полетом орлиной стаи.
Оба — он и она — думали об одном и том же, — и их думы и восхищение были похожи на то, что думали и испытывали жители всей округи. Они находились у знаменитого родника Бузбулак, и не сразу услышали голоса провожатых, приглашавших их к скромной трапезе, — поверх скатерти-дастархана, постланной на сочной, цветущей траве их ждал домашний хлеб, свежий сыр…
Потом они испили родниковой воды, прозрачной и студеной, от которой ломило зубы.
И вновь устремили взоры на небо, где царствовали орлиные династии…
И небо было их троном, и солнце — их венцом… Они парили над царями…
"Боже! Где найти такие краски? — мечтательно думал Гоги. — Как вобрать в глаза это небо и эту землю — колыбель легенды!.."
Глава семьдесят девятая
Гачаг Наби не желал больше хорониться по темным горным пещерам, по глухим и диким ущельям. Как он мог думать о себе, когда Хаджар томилась в каземате, в камере-одиночке?
Он понимал, по доносившимся слухам и вестям, что вызволение Хаджар час от часу становится все более сложным, нечеловечески трудным делом.
Жандармские наряды, казачьи почты, направляемые из губернии, перекрывали все переходы и подступы к уездному центру.
По почтовому тракту разносился топот копыт — ехали конные стражники.
Всех путников, следовавших по тракту, останавливали, проверяли, подозрительных подвергали аресту. В каземате уже, считай, не было свободных камер: появились новые узники, — сельчане в папахах, с хурджинами, в чарыхах из сыромятной кожи.
По сути, упрямое желание Хаджар вырваться на волю самолично, привело к тому, что удобный момент для нападения на охрану был упущен.
Войска заполонили округу. И сообразно этой растущей силе требовалось все больше вооруженное ополчение для противоборства. Гачаги могли рассчитывать и уповать только на народную поддержку.
И люди этой земли не шли на попятный, не отступали перед надвигающейся бедой.
Не перевелись здесь храбрые мужи и доблестные жены — и откуда взялась в них такая отвага и сила! Они вооружались, кто как мог, устраивали засады в самых немыслимых, неожиданных местах вдоль тракта. И в решающий час, стоило войскам двинуться вперед — их ждал град пуль и камней. Тогда держись, ваши благородия! Царскому воинству противостояла пока затаившаяся, невидимая рать. Гачаг Наби был весь порыв, движение, в папахе-бухары, в черкеске с газырями, как говорится, кинжал на боку, всегда на скаку, к патрону патрон, летит, как огонь, с гачагами-молодчагами, а то и переоденется, ходит по селениям, здесь нагрянул, там — отпрянул и как в воду канул.
По ту сторону — искушенные, видавшие виды их офицерские благородия, обстрелянные, битые, лаврами увитые, в академиях ученые, в походах громких крученые, а по эту сторону — зангезурские горы и долы вдоль и поперек исходившие, вражье кольцо прорывавшие заступники народные, молодые-удалые, отчаянные малые во главе с "генералом крестьянским", сыном крестьянским Наби!
Не станут кланяться пулям царским, не поступятся честью сестры своей Хаджар, — ни Наби, ни удальцы его, ни люди гор — опора из опор.
Пусть там рать неисчислимая, сила неодолимая — но и здесь игиты, не лыком шиты, но здесь — воля народная.
Верно, пока ни больших баталий, ни особых перестрелок, ни сшибок-стычек. Пушки царские молчат, и камни-валуны сверху не летят. Как и велел Наби ополченцы застыли, не лезут на рожон… Как обычно, на исходе лета, когда животина нагуляет жиру, кочевые устремлялись с горных эйлагов в низины, к постоянным очагам, останавливались после переходов на привал, разбивая палатки по обе стороны столбовой дороги, уходящей в зангезурские горы. Со стороны все как положено, возвращаются люди с гор. А полюбопытствует иной урядник: откуда, мол, взялись, чего сшиваетесь, шли бы прочь — растолкуют: так ведь, господин хороший, испокон веков у нас водится, к лету — в горы, к осени вниз. Спросят еще: чего ж на привале не сидится, все по горам, по долам шастаете? Они в ответ: для костров хворост собираем, — кремень-камень ищем для огня.
— Никто ничем себя не выдавал, никакого предлога властям не давал. Наби задумал: пусть власти первыми и начнут. А как полезут, двинутся на сельчан, тогда и все увидят, какие это господа хорошие, как они бедняцкой крови жаждут. Что касается другой стороны, там не хотели поднимать особого шума. Командиры царские прикидывали и понимали, и за гачагами есть сила, и немалая, поддержка народная, сочувствие тайное и явное, которое могло обернуться против войск…
…И никак не резонно было бы для их благородий бездумно слать конных и пеших на эту голь перекатную в папахах и чары-хах, людьми жертвовать почем зря. Так можно и увязнуть в этих нескончаемых ущельях, скалах, силы распылить.