Орлица Кавказа (Книга 2)

Ненависти к супругу Клавдия Петровна не испытывала - отнюдь. Но и жить с человеком, который уподобился большому ребенку, ей стало невмоготу. Конечно, не один он заполучил неврастению, чего скрывать. Все депеши из столицы, которые попадали Клавдии Петровне на глаза в последнее время, несли на себе следы безусловного духовного разложения и постыдной истеричности... Но ведь не оскудела же Россия настоящими мужчинами, аристократами не только по рождению, но и по воспитанию, умеющими никогда не терять присутствия духа. Или она недооценивала масштабы происходящего вокруг нее - эта мысль все чаще приходила княгине в голову. Если представить на миг, что не разнузданные мятежники причина брожения в умах, не Ало-оглы и не Ханали-кызы, каких, надо думать, десятки во всех дальних углах великой империи, а почему-то вообще зашатались устои трона, и колосс потерял устойчивость и готов пасть, придавив и похоронив на веки вечные под своими развалинами все, что веками составляло суть и цвет государства - тогда, конечно, дело другое... Однако мысли эти казались княгине не более, чем плодом ее больного воображения, и она гнала их от себя.

Тем не менее, ее раздражительность все возрастала. Иногда ей казалось вдруг, что шелковый узорчатый кавказский платок, который так шел к ее золотистым волосам, сжимает голову, как пятнистый удав! Тогда ей хотелось сорвать платок с головы и, бросив в холодный по летнему времени очаг, приказать завалить его дровами и, собственноручно распалив костер, злорадно смотреть, как корчатся в огне нежные нити...

Пожалуй, так бы она и сделала, но останавливалась при мысли о том, как будут донимать ее потом непрестанные расспросы супруга:

- Княгинюшка! А где же твоя любимая чалма, в которой ты похожа на веселую одалиску? Выбросила? Сожгла?! Да почему же?

Ну, что ему ответить? Сказать, что супруга ваша, князь, уже давно пребывает в непомерном страхе? Что она не может уже ни есть, ни спать, ей все чудится, что вот откроется окно и в нем покажется усатая рожа с кинжалом в зубах. Неужели вы сами не понимаете, князь, что для вашего бандита, прирезавшего храброго офицера, как цыпленка, нет преград в зангезурском крае?

Ей стало так жаль себя, что она уже воочию вообразила всю ужасную картину похищения - и расплакалась неутешно, сгорбившись на пуфике возле трюмо...

Такою и застал ее генерал-губернатор, неслышно вошедший в ее покои. Она рыдала все громче и громче, казалось, ее жалобные стенания, подобные стонам раненой птицы, покинули пределы этих унылых комнат и понеслись дальше, дальше, минуя пустынные тихие улочки захолустного городка, поднялись к высоко вздымавшимся вершинам вековых гор, а оттуда - разнеслись по всему свету; глядишь, и в далеком Петербурге, давно и неизвестно эачем покинутом, эти стенания могли быть услышаны...

Генерал-губернатор, увидев рыдающую жену, которая за все годы, проведенные вместе, и слезинки никогда не уронила - теперь растерялся вконец. Нельзя сказать, что чувства княгини были для губернатора вполне неизвестны; он давно уже понимал, что от него ждут не слов, а действий, и Клавдия Петровна как бы воплощала это молчаливое, но требовательное ожидание.

"И впрямь, нужно кончать,-думал князь, отвернувшись и шаря по углам комнаты ничего не видящим слепым взглядом,- что это я никак не соберусь... Ждать больше совсем уж нечего. Отчего ж мне так не хочется встретиться с глазу на глаз с пленницей, судьба которой теперь в столь значительной мере определяет спокойствие в этом унылом уезде, а потому - и мою собственную судьбу?.. Говорят, она умна и красива. Ну, так что ж? Я ли не видывал смазливых цыганок, которые пляшут в петербургских и московских ресторанах? Ей-богу, эта той же породы, что и красотки фараонова ллемени... И загадочности, поди, в ней на грош, все это пустые бабьи россказни.

А что ее муж, или кто он ей там, разбойник Ало-оглы дорожит ею - это просто прекрасно. Чтобы помучить орла, лучший способ - приняться за его орлицу. У этих дикарей преувеличенные представления о мужской гордости, о чести - на этом и сыграть надобно. Заставить мучаться Гачага Наби муками ревности и поруганной чести! Растоптать его в собственных глазах, а там, глядишь, уж никто его всерьез принимать не будет...

Надо побывать в каземате, поглядеть на диковинную цыганочку, дать ей понять, что к чему в этом мире, унизить, растоптать ее непомерное самомнение! Так растоптать, чтобы она всю жизнь помнила унижение и не смогла бы от него оправиться.

А если она потом вдруг надумает травиться - это ее дело. Мы ей мешать в этом не собираемся, нет. А не захочет - переведем ее отсюда в дальние края. Слава богу, в России пока острогов хватает, по всем медвежьим углам выстроены тюрьмы!"

С этими мыслями генерал-губернатор быстрым шагом вышел из комнаты и, вызвав адьютанта, велел ему срочно распорядиться, чтобы подали экипаж и отрядили конвой: губернатор немедля собрался посетить гёрусский каземат.

Глава семьдесят третья