Орлица Кавказа

— Не доносил, говоришь… — Наби, все еще не доверяя, провел острой бритвой перед носом у цирюльника, пригрозил:

— И клянусь тебе Кораном, заруби на носу: если властям продашь- кого наших-глотку перережу и башку с плеч долой!

Услышала жена Кивича, — по соседству жили, — как Наби разгневался, как грозит, чего доброго, и впрямь оторвет голову кормильцу, прибежала, еле дышит, платок с головы сорвала[24], взмолилась:

— Братец Наби, пощади! Никогда ты убийцей не был… Не сироти наших детей!

— Ладно, — глухо сказал Наби. — Ради мальцов и прощаю! — Взял за уши Кивича и отодрал как следует, а тот стоит ни жив ни мертв, только кадык ходуном ходит. — Услышу впредь, что ты насчет нас сболтнул чего властям пеняй на себя!

— Да не слушай ты брехунов! — плаксиво прогнусавил Кивич.

— Один ты и есть брехун и наушник по всей округе, и щажу тебя только ради детей твоих! — закончил разговор Наби: Уходя, глянул, да так, что Кивича всего скрутило…

Сельчане после этого случая решили, поделом Кивичу, прав Наби. Взяли его в оборот, отругали, прижали к стенке: сиди, мол, тихо-мирно. После того Шептун Кивич (как его прозвали) вроде и присмирел.

Но, поди ж ты, опять пялил свои бычьи глаза в сторону двора Аллахверди. Аллахверди каждый раз, уходя или возвращаясь в село, замечал, как Кивич глядит на него из-за плетня, никак ему неймется. Видно, это в крови у Кивича подглядывать, доносить… А что он дела с полицией имел-это люди точно знали.

Вот и на этот раз, — подходит Аллахверди к своему порогу, а Кивич тут как тут, вышел навстречу и — за ним увязался.

— Куда ты пропал, сосед? — участливо пожурил. — Что-то не видать тебя.

— В Гёрус ходил — уголь сбывать.

— А… а что слышно про нашу Хаджар-горемыку?

— Все в каземате.

— Вот как! — притворно удивился Кивич. — А что ж Наби? Не выручит-вызволит? — Мало, видно, всыпали этой проныре Кивичу, все ему надо выпытать, вынюхать, копается, как наседка в соломе. — Ведь не может же Наби сидеть сложа руки?

— А тебе какая печаль?

— Или я уж вам и не свой? — притворно обиделся Кивич. — Я ведь самому Наби родичем довожусь. Племянница моя замужем там у них, в Мовлу.

Рослый, крепкожилый, кряжистый, как вековой дуб, Аллахверди смерил взглядом соседа.

— Эх, видно, не впрок тебе урок. Мало тебе Наби уши драл…

— Но-но! — захорохорился Кивич.

— Я про то, что жить тебе надоело.

— Наби тогда мне и рта не дал раскрыть, — сказал Кивич, как бы оправдываясь за свой позорный конфуз. Он к тому же понимал, что и Аллахверди может намять ему бока.

— Наби великодушно пощадил тебя ради твоих щенят, — грозно надвинулся Аллахверди.

Кивич, хотя и дрожал весь, а гнет свое:

— Если уж он такой гордый-славный, что ж честь свою под казенной пятой оставил?

— Не можешь ты без пакостей! Охота потешиться? — Аллахверди схватил соседа за грудки, тряхнул и, толкая, припер к закопченной стене хлева. — Не можешь ты не совать свой нос, куда не просят?

— Кабы я доносил, давно бы приставы, урядники у твоих дверей торчали! Кивич на пушку берет, чтобы как-то выкрутиться, но Аллахверди не думает его отпускать.

— Это ты со страху молчишь, а то бы давно бежал.

— А кого мне бояться?

— А хоть бы меня!

— Тебя? Что ты мне сделаешь?

— Кишки тебе выпущу и коленки обвяжу, чтоб не тряслись. Вот этим вот кинжалом…

— И у нас под чохой, на поясе — не пусто, — точеный-правленный! — Кивич было потянулся к кинжалу, но Аллахверди, опередив его, вырвал свой из ножен и приставил к торчащему, как утиный клюв, кадыку. Ткнул легонько, кровь закапала на выпяченную грудь Кивича и он, побелевший как мел, понял, что тут и до беды недолго.

— Ты брось такие шутки шутить! — выговорил он трясущимися губами.

— Какие тут шутки?! — Аллахверди покосился на закрытую дверь хлева и процедил сквозь зубы: — Вон она, кровь твоя — и то черная!

Тут дверь хлева распахнулась от удара, вошла Хатун-хала, услышавшая, должно быть, возбужденный разговор. Прикрикнула на мужа:

— Не проливай кровь в своем доме, киши![25]

— Коли этому выродку не заткнуть глотку — не уймется. — С этими словами Аллахверди резким взмахом кинжала отсек кусочек уха у Кивича — с ноготок и сунул ему в руки. — Вон! Ступай! И помни о словах Наби!

Хатун-хала обомлела. Кивич, дико зыркнув по сторонам, сообразил, что дело худо: Аллахверди вне себя и готов на все — может и ухо целиком оттяпать, а то и самого на куски изрубить и волкодавам на съедение бросить… Если бы не Хатун-хала кто знает, как бы еще дело обернулось, то-то и Кивич, с кровоточащим ухом, поспешил смыться. Задыхаясь от злобы, он хотел было вот так, с исцарапанным горлом и подрезанным ухом помчаться в околоток к приставу, найти его, выложить ему все, сказать, что ему житья не дают, что Аллахверди, сын Гахрамана, неспроста зачастил в Гёрус под видом продажи угля, что тут какая-то крамола, что он, Аллахверди, вроде связного между узниками каземата и гачагами!.. А снует он, видать, потому, что надумали они каким-то путем подстроить побег Хаджар!..