Орлы Екатерины в любви и сражениях

Второе письмо было к Петру Александровичу Румянцеву, в котором Потёмкин также изливал душу и делился своими переживаниями, заканчивалось предложением принять командование всеми вооруженными силами на юге России. В ответ на сообщение Потёмкина о том, что «Государыня… пошлёт о принятии начальства», Румянцев решительно возразил:

«Что до письма Государыни, то я его и поныне не имею и не желаю, чтобы в нём была нужда; но того желаю от всего сердца, чтобы вы, милостивый князь, наискорее выздоровели и… чтобы все обстоятельства вообще вам способствовали на одержание вам же определённых побед и славы. Сего вам от всей души и наиусерднейше желает к вам всегда преданный и вас душевно любящий…»

Кстати, это письмо опровергает довольно распространенную версию о неприязненных отношениях между двумя полководцами.

Душевное потрясение было велико, но расслабиться Потёмкин позволил себе лишь на один день, даже вечер. Он излил в письмах свою боль и снова с присущей ему энергией занялся неотложными делами. И поддерживали его супруга его императрица Екатерина с проверенным в боевых делах другом и учителем Петром Александровичем Румянцевым. Императрица прямо написала: «В эти минуты, мой дорогой друг, Вы отнюдь не маленькое частное лицо, которое живёт и делает, что хочет. Вы принадлежите государству, Вы принадлежите мне. Вы должны, и я Вам приказываю, беречь Ваше здоровье. Я должна это сделать, потому что благо, защита и слава Империи вверены Вашим попечениям, и что необходимо быть здоровым телом и душою, чтобы исполнить то, что Вы имеете на руках. После этого материнского увещания, которое прошу принять с покорностию и послушанием, я продолжаю…»

В следующем письме императрица отозвалась на просьбу Потёмкина о передачи командования Петру Александровичу Румянцеву, следующим образом: «Дай Боже, чтобы ты раздумал сдать команду Фельдмаршалу Румянцеву. Не понимаю, как одному командовать ужасной таковой громадою. Разве в такое время, когда за верно будет безопасно от неприятельских нападений или предприятий».

Императрица и в последующих письмах старалась приободрить Потёмкина: «Сколько буря не была вредна нам, авось-либо столько же была вредна и неприятелю. Неужели, что ветр дул лишь на нас?» Действительно, турецкий флот тоже пострадал от бури, причём, как стало известно позднее, пострадал в значительно большей степени, что Севастопольский.

Впрочем, Потёмкин уже был в строю. Злопыхатели, которые любят говорить о его хандре, о его слабости, намеренно умалчивают о том, что светлейший князь был очень серьёзно болен. Болезнь, которая была получена в Крыму и чуть не свела его в могилу, которая постоянно именуется в письмах лихорадкой, сильно мучила его. Кое-кто дописался до того, что стал оправдывать Наполеона за поражение в Бородинском сражении тем, что у того был в тот день насморк, а при насморке сильном, мол, человеку трудно соображать. А здесь болезнь, изо дня в день ухудшающая состояние… Какое нужно иметь мужество, какую волю, чтобы, преодолевая физические страдания, сохранять силу духу! Ведь Потёмкин путём титанических усилий благоустроил юг России, создал флот, построил верфи, города. И теперь он же возглавил защиту этого края. Распоряжения его, как свидетельствуют документы, были строги, точны и грамотны. К тому же пришли обнадёживающие сообщения о флоте, которыми он тут же поделился с Суворовым.

26 сентября он писал: «Флот наш, выдержавши наижесточайшую бурю, какой не помнят самые старые мореходы, собирается в гавани Севастопольской. Корабль “Святой Павел” и фрегаты: “Св. Андрей”, “Легкий”, “Победа”, “Перун” и “Стрела” уже там. Корабль “Слава Екатерины” с одним фрегатом показался в виду той гавани, и только не достаёт корабля “Марии Магдалины” и одного фрегата, но и о тех есть слух, что они близ берегов. И так теперь остаётся употребить старание о скорейшей починке флота, дабы к будущей кампании был оный в состоянии выйти в море».

В те дни Потёмкин направил различным адресатам десятки писем и распоряжений, которые лучше всего показывают его сильную волю, способность побороть отчаяние и держать в руках нити управления огромным хозяйством, находившимся в его ведении. Приведём лишь некоторые из тех писем.

В своих письмах Румянцев уже в начале войны не раз упоминал, что чувствует себя плохо, но он провёл две кампании и начал третью, 1789 года.

К началу кампании армия, которой он командовал, насчитывала до 35 тысяч человек.

Между тем турецкий султан Абдул-Хамид, потрясённый падением Очакова и другими поражениями, уже склонялся к миру, но с его внезапной смертью надежды на прекращение войны рухнули. Двадцатидевятилетний Селим III, вступивший на престол, не захотел начинать своё правление с заключения мирного договора, который полагал позорным. Новый султан рвался взять реванш, для чего в марте 1789 года двинул вперед войска.