Орнамент

Видите, как бегут вперед мысли? Сегодня — тогда и сегодня — сегодня. В данный момент. Тогда мне захотелось говяжьего супа, а сегодня могу сказать, какой у него был вкус. Вкус, обусловленный моим многолетним опытом, и вкус как естественное свойство говяжьего супа, по которому даже слепой может отличить его от фасолевого. Когда я ем говяжий суп, то чувствую у себя во рту нечто говяжье. Мне представляется образ, я не утверждаю, что всякий раз, но все же — образ коровы, которая могла бы еще долго давать молоко и произвести на свет миленьких теляток. Я смотрю на теляток, и в моих глазах появляется что-то телячье. Я мог бы повернуть это по-другому и сказать, что телятки смотрят на меня, однако читателю уже наверняка опротивело мое нахальство, поэтому поворачиваюсь, я мог бы сказать — к нему, если бы читатель не принял это за оскорбление, лучше скажу — поворачиваюсь к себе, погружаюсь в себя, хочу найти в себе себя прошлого и себя будущего, себя в свойствах, себя в своем зрении, себя в мыслях и делах. Скажу так: У Матея Гоза вся его история еще впереди. Он будет смеяться, будет негодовать, невзначай кого-нибудь пнет или будет жаловаться, что кто-то пнул его. Не знает он одного — удастся ли ему когда-нибудь поумнеть. Матей Гоз уже пожил на этом свете. Он не стар, но и не очень молод. Про ум его никто не спрашивал, но ему вдруг захотелось узнать, как обстоят дела с его умом. Но не будем обгонять события! «Если хочешь быть достойным человеком, — говаривал мой отец, — никогда не забывай о своем детстве!». Или: «Не забывай, что твоя фамилия — Гоз!» Ага! Знаем, чего мы должны держаться! Матей Гоз! Сыночек! Единственный! Внучек! «Не забудьте зайти к Бубничу, я заказала у него для Матея сапоги!» Матей Гоз в сапогах. Матей Гоз без сапог. Матей Гоз — как горн, который придает торжественность любому студенческому собранию. Матей Гоз в казенных резиновых сапогах на строительстве «Трассы молодежи». Матей Гоз в университете. Дома. В парке. На улице. В 1953 году от Рождества Христова на празднике Громницы в 85-ти шагах от памятника Урбану Воршу, заколоченного досками. 172 метра над уровнем моря. Точное время: 12.45. Шел снег. Взгляд издалека: 1970 год от Рождества Христова, 2-го апреля, в 15.25. Моросило. Завтра, а сегодня — это уже вчера (это надо понимать так, что писатель просидел над этими строчками несколько дней), настоящий февральский день, метель и сугробы. Сегодня: 4-го апреля 1970 года, 9.48. 25-я годовщина освобождения Братиславы, ясный солнечный день. На улице снега по колено.

Я сказал (семнадцать лет назад), что пойду к пани Ярке, но перед этим забежал еще раз на площадь Борша посмотреть, не приехала ли Эва автобусом в 12.45. Не приехала. Оттуда я отправился по улице Купецкого до Ветерной, заглянуть в корчму, не работает ли, случайно, в свою смену пани Ярка. Ее не было. В корчме, поскольку люди не любят сбегать с воскресного домашнего обеда, было всего пять-шесть посетителей. Коллеге Ярки некого было обслуживать. Ей хотелось со мной посплетничать, но я был очень голоден и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, намекая, что мне некогда. Она сказала, что пани Ярка точит на меня зуб, сердится за тот аспарагус, который я позаимствовал у них несколько дней назад.

— Да я вам его верну.

— Ну, да. Только пани Ярка сказала, что без ее разрешения я не должна была ничего вам давать, вы, говорит, и так ничего не заслуживаете, потому что ходите сюда только когда вам что-нибудь нужно.

— А когда мне еще ходить? Когда мне ничего не нужно, я сижу дома и занимаюсь.

— Ну, да. Только пани Ярка сказала, что раньше вам тоже надо было заниматься, но тогда вы все-таки находили время. Через несколько месяцев закончите учебу и потом, говорит, ни с кем и знаться не захотите.

— Я пойду к ней.

— Погодите! Я хотела вам еще передать, что пани Ярка сказала… — но тут ей пришлось обслужить посетителя. Заодно она спросила и у меня, не хочу ли я пива, я ответил, что нет, но еще немного постоял, чтобы не выглядело так, будто я убегаю из-за ее болтовни. И обрадовался, что мужчине, который нас прервал, захотелось выпить пива и рюмку водки возле барной стойки. Он спросил у корчмарки что-то, о чем я узнал только то, что этого чего-то было достаточно.

Мужчина: — Ну, и как, было оно? Было?

Корчмарка глянула на меня и промолвила: — Сколько нам его надо было, столько мы и взяли.

Много они взяли или мало, этого я уже не узнал, но распрощался с ними сердечно, так что обоим должно было быть понятно, как я за них рад.

Пани Ярка ругать меня не стала. У нее было хорошее настроение, что я сразу же заметил. Завтра по календарю — Блажей, у дедули будут именины. Ярка хотела отмечать их уже сегодня, но дедуля — ни в какую.

— И правда! Завтра же Блажей. А я совсем было забыл.

— Можете даже и не говорить! Про дедулю вы забыли, а про других-то нет. — Она тут же поправилась. — Про всех вы забываете. Для вас никого на свете нету, одна только эта к… — она произнесла только первую букву, а я должен был додумать остальное.