Орниф, или Сквозной ветерок

Отец Дюбатон(весело). Ну, разумеется, нет! Ведь они отбивают у нас хлеб!

Орнифль(недовольно отходит от него, задетый). А вы похитрей меня, отец мой! Вижу, куда вы клоните. Вы решили во что бы то ни стало завлечь меня в свои сети. (В ярости оборачивается к собеседнику.) Поостерегитесь, отец мой! Церковь сейчас сверх всякой меры печется о том, чтобы завлечь людей в свое лоно, раскрыть им свои объятия. Священник остается священником. Не для того он существует, чтобы все понимать и источать обаяние. Его дело докучать людям своей черной сутаной, пустыми карманами и целомудрием. Согласен, я всего-навсего прохвост, но я вас заранее предупреждаю: вам не удастся подкупить меня всепрощением! Всепрощение и снисходительность внушают мне отвращение! Наверно, это звучит комично в моих устах, но чаще всего я грешил из чувства долга.

Отец Дюбатон(улыбаясь). Из чувства долга, мой сын?

Орнифль. Да, отец мой! Вы думаете, так приятно кружиться в вихре удовольствий? Сотни раз я предпочел бы лечь в постель один, с хорошей книжкой, как тот пай-мальчик из сказки, который по крайней мере был счастлив… Но я говорил себе: нет, ты, приятель, смотрел на нее с вожделением, она будет твоей! Сейчас ты ей наплетешь с три короба, будешь говорить, что любишь ее, даже если тебя от этого тошнит, а если она начнет ломаться, ты упрямо встанешь, борясь со сном, у ее двери, а потом войдешь к ней в спальню. Ты совершишь — в должной последовательности — все, что полагается и как полагается, а потом, подарив и вкусив наслаждение, окажешься один рядом с этим чужим телом, сам не понимая, зачем ты здесь. Вот что такое грех, отец мой! Нет даже нужды в каре небесной, сам грех — уже наказание.

Отец Дюбатон. Бедный сын мой!

Орнифль. Не надо меня жалеть. Я этого не выношу. Хотя я заранее знаю, что меня ожидает, я презирал бы себя во сто крат больше, если бы, взглянув на женщину с вожделением, не сделал бы все, чтобы ею овладеть. (Вдруг.) Знаете ли вы, как погиб мой отец?

Отец Дюбатон. Нет.

Орнифль. Мой отец погиб за рулем своего автомобиля «Дион-Буттон». Он мчался по шоссе со скоростью семьдесят пять километров в час — по тем временам это была очень большая скорость — и врезался в платан, заглядевшись на бедра крестьянки, копавшей свеклу. С помощью подбежавших крестьян женщина уложила отца в канаву, и, прежде чем отдать богу душу, он успел заметить, что умирает из-за беззубой старухи… Правда, забавно? Ну, улыбнитесь же! Я, например, расхохотался, когда его шофер, чудом уцелевший при катастрофе, рассказал мне эту историю, а ведь я любил отца! Господь, наделив людей желанием, мог бы ниспослать им чуть больше рассудительности. Тут он оказался не слишком изобретателен.

Отец Дюбатон. Он хотел, чтобы человеку все давалось с трудом и чтобы истинная любовь была редкостью.

Орнифль. Он может быть спокоен. Любовь редко нас посещает. Только он мог бы, пожалуй, постараться избавить нас от иллюзии и этой неутоленной тоски, которую он вселил в души некоторых людей, тоски от невозможности все объять. Вот это, на мой взгляд, с его стороны весьма нелогично.

Отец Дюбатон(мягко). Господь не сообразуется с логикой, сын мой. (После паузы, так же мягко.) Могу ли я чем-нибудь вам помочь? Знаю, вы не возлагаете больших надежд на мое ведомство. Да я и не хотел бы расхваливать мои индульгенции, как коммивояжер. Чем же я все-таки могу вам помочь?

Орнифль(со спокойной приветливостью). Ничем, отец мой. И поверьте, мне очень жаль — ведь ваша сказочка так мила…

Отец Дюбатон(разведя руками, тихо). Это печально главным образом для меня. Видно, вам мешает моя сутана. Человек, возлюбивший другого, всегда может ему помочь. (Встает.) Знаете, я думаю, что мы с вами неудачно начали нашу сценку. Тон был несколько напряженный. Да и куда нас могли завести все эти громкие слова? В прежние времена мы с вами перешучивались. Это мне куда больше нравилось. А сегодня вы напустили на себя дьявольскую мрачность, и все потому, что этот милый юноша сказал, будто вы нездоровы… Знаете, медицина медициной, но в конечном счете все решает господь… и, может, еще вы переживете нас обоих… (Сделав шаг к Орнифлю, останавливается.) На прощание — еще два слова. За вашей рисовкой — простите мне это слово, сейчас я говорю с вами не как духовное лицо, а просто как старший — я угадываю какую-то стыдливость, и она мешает вам быть со мной откровенным. Поверьте, мы, священники, не девицы, хотя сутаны и походят на платье… Мы для человечества все равно что мусорщики, а посему мы знаем о нем, в конечном счете, много больше самых отпетых прожигателей жизни… Прошу вас, хоть раз положите карты на стол. Вы много грешили в своей жизни и всегда — на один манер. Между нами, к чему столько женщин?