Орша (СИ)

Говорят, что любовь это он и она, как весна хороша.

Нет! Поверь мне, любовь — это слезы, от которых страдает душа.

Моя SMSка пришла, и ты, улыбнувшись, прочтешь.

Ее я писала с душой, а ты от души все сотрешь!

Я люблю этот дождь, я люблю эту слякоть,

Но тебя рядом нет, и мне хочется плакать.

Бывают дни такие, что чай не лезет в глотку,

А лезет только пиво и лезет только с водкой.

Зачем со мной ты себя так ведешь? Зачем глаза отводишь, словно не узнаешь?

Зачем стараешься не замечать? Зачем? Никак я не могу понять.

Ах, зачем же любовь существует тогда,

Когда любишь того, кто не любит тебя?

Когда сижу в тишине, когда смотрю на снег,

Невольно воспоминаю эти дни, в которых главный герой — ты!

Пишу письмо, рука трясется. Хочу начать, бумага рвется.

Где нужно буква, ставлю две. Скучаю, милый, по тебе.

Если ты меня ревнуешь, значит, любишь, да?

Отчего же губки дуешь на меня всегда?

Сначала хотела с тобой подружиться, потом умудрилась в тебя я влюбиться.

К чертям эту дружбу, зачем мне она?

Когда от тебя лишь любовь мне нужна!

Тихо падает снег на ладони и тает. Ты сейчас далеко, мне тебя не хватает.

Как хотелось бы мне в этот снег превратиться и на руки твои потихоньку ложиться!

Тебя здесь нет, и мне так грустно, вокруг ночная тишина.

И сердце цихо-цихо бьется из-за того, что рядом нет тебя.

За твою милую улыбку, за твои милые глаза,

На небе ангелы дерутся, а на земле страдаю я!

Тоскливо как-то на душе, ведь я хочу, хочу к тебе.

Но ты, наверно, сладко спишь. Спокойной ночи, мой малыш!

Когда мне грустно на душе, когда печаль одолевает,

Я вспоминаю о тебе. Ведь мне тебя так не хватает.

Я спать хочу, но мне не спится, моя душа к тебе стремится.

Я мысленно к тебе лечу, тебя увидеть я хочу.

И, НАКОНЕЦ, ФИЛОСОФСКИЕ СЕНТЕНЦИИ

Тяжело собирать выбитые зубы сломанными руками.

Единственная светлая полоса в моей жизни — это рулон туалетной бумаги.

Помни и не забывай формулу такую,

Что квадрат двух алых губ равен поцелую.

Хочешь быть красивой дурой? Занимайся физкультурой.

Один лишь взгляд, один лишь голос твой

Дороже мне всей мудрости земной.

В школу ходят не учиться, в школу ходят не страдать.

В школу ходят, чтоб влюбиться и друг друга повидать.

* * *

Ванька всегда куда-то торопится, но больше всего ему жалко спускать время на физиологические нужды. Подавленное желание коварно и норовит поймать Ваньку в самые беззащитные моменты: в дороге, например, или в магазине. Тогда Ванька встает на месте, скрестив ноги. Говорит: «Вы идите, идите, я вас потом догоню». Вчера он попросил отвезти его в приют повидаться с друзьями. Мы стояли на автобусной остановке и играли в вопросы-ответы. Он спросил, кто придумает названия для машин, и на середине рассказа о братьях Рено шепнул:

— А мы можем вернуться домой?

— Ты что-то забыл? — спрашиваю.

— Нет.

— Хочешь писать?

— Нет.

— Какать?

— Нет, — страдальчески сморщился Ванька. — Я уже…

Он в раскоряку брел к дому и оправдывался:

— Это все потому, что скамейки на остановке нет. Я бы сел, попу заткнул, и обошлось бы…

* * *

Ванькина голова как-то странно устроена. Вроде, все на месте — два уха, нос — один, глаза, чубчик. Под чубчиком — извилины. Я лично их не видела, но верю школьным урокам анатомии, где нам говорили, что по-другому не бывает. Наверное, Ванькины извилины слишком прямые или чересчур короткие. Информация в них не застревает, а соскальзывает куда-то под стол. Поэтому Ванька делает уроки, свесившись со стула вниз головой.

— Ваня, ты что делаешь?

— Думаю.

Уроки с Ванькой отжимают меня, как центрифуга старый пододеяльник. Ванька мычит, тупит, зависает и, сказав «Б», навсегда забывает про уже сказанное «А». Я объясняю одно и то же раз по десять разными словами. Изнемогаю. Чувствую острый соблазн тюкнуть его по темени. Тут же подворачивается обоснование: а вдруг тюкну, и мозги заработают, как приходил в чувство старый телевизор от удара кулаком по крышке? Сдерживаюсь. Дожидаюсь просвета в Ванькином мычании, хвалю, глажу по головке.

— Ваня, ты умница! Включил мозги — и все понял, правда?

Ванька не уверен, но радостно соглашается. Он ничего не имеет против грубой лести. На ощупь голова у Ваньки покатая, твердая и теплая — ну, совсем как настоящая. И меня это немного успокаивает.

Сегодня справляли бабушкины поминки. Вторая тетка поднабралась и пошла мной гордиться. Села рядом, погладила по голове.

— Инга у нас такая умница! — говорит. — Писательница!

— Как писательница? — поражаются родственники и оглядывают меня так, словно впервые видят. До этого момента живые писатели встречались им только в учебниках по литературе и были бородаты, пузаты или лысы. Мне стыдно за свою фальсификацию — у меня не только ни одной книги, даже усов нет.

— Тетя Люба преувеличивает, — отбиваюсь я.

— Она скромная! — не теряется Тетя Люба. — Сценарии пишет! Видели по телевизору «Видримасгор»? Вот!

«Видримасгор» никто не видел. Подозреваю, что тебя Люба тоже. Но всем он заочно нравится.

— Обязательно посмотрю титры, — говорит дальняя родственница справа. — Чтоб гордиться.

Грубая лесть тети Любы льстит им всем, и они ничего не имеют против.