Ортодокс (сборник)

Братия – это монахи и послушники, им, в основном, от тридцати до пятидесяти. Больше молодых. Крепкие, спокойные. Им здесь в удовольствие. Им здесь нравится. Внешне с ними все понятно. Они полны достоинства и свободы.

Это – сборная мира – лица всего христианского мира. Никогда Русь не была в изоляции, она всегда была частью окружающего мира, тем паче с принятием христианства.

В молитве к святым отцам-основателям монастыря Зосиме, Савватию и Герману есть слова: «Удобрения для монахов…». Святые отцы собой удобрили поле, засеянное Господом, для живущих после них. Изначальная политика православия – совершенствование человека. О национальности ни слова!

В молитве Зосиме, Савватию и Герману есть и другие слова: «Северная наша страна… Православной нашей отчизны…». Единственная церковь мира, которая молится о России – это русская православная церковь. Поэтому патриарх имеет право говорить об исключительном положении русской православной церкви в России. Ведь иудеи или католики России за Россию не молятся.

Монах, живущий под Богом, с Богом в сердце, отдавший себя ему навсегда – всегда, всюду и всяко спокоен, поскольку обстоятельства внешние ничего не меняют. При этом вовсе не значит, что монах не стремится к обладанию более удобной вещи, более сытной пищи, приобретению больших знаний, но он умеет довольствоваться малым, точнее, тем, что есть. И его сердце никогда не озлоблено, не ожесточено.

Монах ходит под напряжением Бога. И эти люди никому неизвестны. Многочисленные безвестные русские гении – от призрения суеты, от мужественности и стремления к бесконечному.

Праведников в мире должно быть не меньше какого-то числа. Иначе сатана оборет.

Сила соловецкая волнами изливается на мир.

Что я вижу

С разбитой колокольни монастырский двор кажется обыденным, ничем не отличаясь от тюремного. И нет в нем ничего поэтического или небесного. Струя булыжников, пересекающая двор по диагонали от трапезной к храму, попирающая землю, и искушающая судьбу человека своей прямолинейностью, – на протяжении столетий всегда на одной прямой, – своей чудовищной простотой, которая кончается всегда одинаково – смертью! Или жизнью!

Я стою на разрушенной колокольне, вокруг меня весь мир – я уже часть колокольни, и часть этого немыслимого заката, и шаги этого ангела с черными пока еще крыльями, вознесясь к небу, растворили меня в себе – уже я – отпечатки на булыжнике. И вот они ушли туда же, куда и детство мое. Там растворились во времени.

Вот он идет, перетекая из жизни в смерть, из смерти в прорву забвения, черные крылья мантии колышутся у него за спиной, черный клобук искушает сердце близостью к вечности, испытание которой вынесли не все, кто оставил отпечатки своих ног на бесстрастном булыжнике. Что в глазах у него – ангел или земля?! Какая драма!

Что он думает

Невыносимо растяжение времени, невыносима безразмерность страдания, неисчерпаема драма человеческого сердца – ангел я, или человек? А ведь я уже ненавижу в себе человека. Я уже никогда не оглянусь. Но и страх еще остался. И ветер еще меня косит, и голод донимает. Любовь к Господу! – я так хочу, чтобы это было единственным моим желанием! И не могу победить! Не могу. В кровь закусываю губы, ломаю пальцы. Ничего. И кажется, уже никогда. Мое состояние нельзя назвать страданием. Ведь крылья всегда за моей спиной. Я к ним привык. Я их слышу, слышу их трепетание на ветру и шелест на морозе. Они – моя неотъемлемая часть, в них моя боль и холод моих умирающих очей земных. Но они! – они ли вознесут меня к Богу? Вот в чем мой постоянный кошмар ночной. Моя отрава. И проклятие я посылаю небу в такие часы, полные огня и боли! Лишь на господнюю благодать у меня надежда в такие часы. И она приходит всегда в мою душу. Поначалу липкая и скользкая, подтверждая мою слабость и тщедушие. Но что мне остается!? Я ее принимаю. Я хочу стать ангелом. И я не умею. И тогда я кричу ввысь. Но кто же меня научит!? Кто мне укажет путь к Богу!? И нет мне ответа. Лампада жалобно светит в углу. Я один, тишина в груди – холодно мне, я слышу внутреннее сотрясение членов, и их трение о кожу. Я твержу тогда себе – умри, мешок с костями! Ты – страх, и ты – боль. И еще остается одна надежда – твоя боль, значит, ты еще жив. Холодная строгая даль рассвета! Мой смертный час и моя доля. Поберегись!

Однажды я проснусь не здесь и не так. И счастьем меня окатит из звездной купели детства. И где в этой жиже мне искать мое детство? Кто мне укажет? Поклонимся утру, прекрасному и твердому сообщнику детства – мы проснулись, а мир другой! Мы проснулись, а обиды уже нет. Мы встали поутру, а слезы высохли. Мы проснулись, а Богородица меня зовет и гладит рукой, и целует нежно. Мы проснулись, а ласковый рассвет пахнет солнцем и свежим небом. А в храме уже молятся. И неловко нам, и стыдно не встать. А молитва уже подходит к концу. И неужели без Нас! Мы же хотим молиться, мы же хотим приложиться к мощам апостолов, мы хотим поцеловать мощи святых отцов наших, мы хотим к кресту припасть и поклониться братии. И попросить прощение. И братия нас простит.