Орудие Немезиды

С его губ внезапно исчезла улыбка. Он отвел глаза в глубоком волнении. Я догадался о том, что его мучило: он не смог предупредить меня о приближении ночных убийц, не смог меня спасти и, вместо того чтобы прийти ко мне на помощь в лесу, против своей воли заснул.

— Я и сам заснул, — шепнул я ему. Он уныло покачал головой, сердясь не на меня, а на себя самого. По его лицу прошла гримаса досады, а глаза наполнились слезами. И я понял его так ясно, как если бы он сам произнес эти слова: «Если бы только я мог говорить, как другие, я бы крикнул, предупредил тебя на краю обрыва. А потом смог бы сказать Иайе, что ты ранен и остался один в лесу. И мог бы сказать все, что нужно, сейчас, в эту минуту!»

Я обнял сына, чтобы закрыть его слезы от чужих глаз. Не в силах унять дрожь, он прижался ко мне. Экон, повернув голову к окну и глядя на пустынное море, успокоился после пережитого волнения. Накидка — самое важное доказательство для обличения убийцы — снова была в моих руках!

— Это ничего не меняет, — возразила Олимпия. — Скажите ему, Иайа.

— Я не уверена… — Иайа покосилась на меня, кусая губы.

— Можно ли как-то остановить задуманное Крассом убийство рабов? — Александрос шагнул вперед.

— Может быть, — отвечал я, пытаясь собраться с мыслями. — Может быть…

— Я не оставался бы в пещере все это время, если бы знал о том, что происходило, — сказал Александрос. — Ты не должна была обманывать меня, Олимпия, даже ради спасения моей жизни.

Олимпия переводила взгляд с его лица на мое, сначала с выражением отчаяния, а потом с трезвой решимостью в глазах.

— Ты не уйдешь от меня один, тихо отчеканила она. — Я поеду с тобой. Что бы ни случилось, я должна быть там.

Александрос сделал движение, чтобы ее обнять, но она уклонилась.

— И если мы решили, то должны поспешить, — добавила она. — Солнце поднимается, игры могут начаться в любую минуту.

Приведший наших лошадей раб посмотрел на меня как-то странно, смущенный повязкой у меня на голове. Увидев же Александроса забыл закрыть разинутый рот. Значит, Олимпии с Иайей удалось скрыть все даже от собственных рабов. Но Иайа не позаботилась о том, чтобы предупредить раба, и мне стало ясно, что скоро весь Залив будет знать, что среди них находится беглый фракиец.

— Иайа, вы готовы? — спросила Олимпия.

— Старость не радость, — заметила Иайа. — Я пойду пешком на виллу и буду ждать там вестей. Вы уверены в себе, Гордиан? Бросить такой вызов Крассу… Дернуть льва за ухо в его собственном логове?..

— Думаю, что у меня нет выбора, Иайа. Таким уж сделали меня боги.

— Да, боги наделяют нас способностями, просим мы этого у них или нет, а потом не оставляют нам иного выбора, как воспользоваться ими. У нас есть основания обвинять богов во многом. Но я думаю, вы понимаете, что не боги сделали вашего сына немым, — понизила она голос.

Озадаченно сдвинув брови, я уставился на Иайу.

— Этой ночью я несколько раз смотрела на него, чтобы убедиться в том, что он спокойно спал. И слышала, как он вас звал.

— Как? Звал меня? Произносил слова?

— Да, и так же четко, как сейчас я говорю это вам, — говорила она. — Он говорил: «Папа, папа».

Я выпрямился в седле и посмотрел сверху на Иайу, совершенно сбитый с толку. У нее не было причин обманывать меня. Обернувшись, я взглянул на Экона, ответившего мне унылым взглядом.

— Чего мы ждем? — заторопила Олимпия. Приняв решение, она была готова действовать. Александроса, видимо, одолевали сомнения, но потом его лицо приняло выражение такой решимости, которой мог бы позавидовать любой стоик.

Помахав остававшейся Иайе, мы вчетвером тронулись в путь.

Из густого Авернского леса мы поднялись на высокий, обдуваемый ветром гребень горы, господствующий над Лакринским озером и лагерем Красса. По всей долине стояли большие султаны дыма от печей. Люди, должно быть, были заняты едой. Сквозь эту дымку я видел большой амфитеатр деревянной арены, заполненный зрителями. Лица на таком расстоянии были неразличимы, и только пестрели яркие одежды, которые люди надели ради праздника и прекрасной погоды, выдавшейся в этот свежий осенний день. Я слышал стук мечей о щиты. Смутный общий шум толпы разрастался до раскатистого гула, вероятно, доносившегося через залив до Путеол.

— Должно быть, поединки гладиаторов еще не закончились, — заметил я, прищуриваясь, чтобы лучше рассмотреть происходившее на круглом пятне арены.

— У Александроса острые глаза, — заметила Олимпия. — Что ты там видишь?

— Да, гладиаторы, — подтвердил он, защищаясь рукой от солнца. — Очевидно, уже прошло несколько боев, я вижу на песке лужи крови. А сейчас одновременно дерутся три пары. Три фракийца против троих галлов.

— Почему ты так думаешь? — спросила Олимпия.

— Это видно по их оружию. У галлов длинные выгнутые щиты и короткие мечи, металлические ожерелья на шеях и плюмажи на шлемах. Фракийцы сражаются с круглыми щитами, длинными кривыми саблями, в круглых шлемах без козырька.