Орудие Немезиды

— Там! — кричал он, перекрывая стук подков своей лошади. — Там какой-то человек! И копье! Берегись!

Я снова посмотрел через плечо наверх. То же самое сделал и Александрос. Мгновением позже он навалился на меня, увлекая на землю. Я подивился его силе, поморщившись при ударе от боли, прошедшей словно молния через мою голову, и смутно увидел над нами человека с копьем, перегнувшегося через стену арены. В следующий момент копье стремительно полетело вниз, со свистом разрезая воздух, и впилось в землю на расстоянии ширины ладони от моей лошади. Не повали Александрос меня вовремя на землю, копье вонзилось бы мне в затылок и вышло где-нибудь ниже пупка.

Меня вырвало. Желчь оставила горький вкус во рту и пятно на тунике. После этого я почувствовал себя несколько лучше. Александрос ловко подхватил меня под мышку с одной стороны, Экон с другой, и они вместе поставили меня на ноги.

— Экон! — прошептал я. — Но как это случилось?

Он смотрел на меня, не отвечая на вопрос. Его показавшиеся мне стеклянными глаза горели лихорадочным блеском. Или все это было плодом моего воображения?

Они потащили меня вверх по ступеням. Мы добрались до первой площадки, повернули, поднялись на вторую, повернули еще раз и оказались на третьей, покрытой толстой ковровой дорожкой, приведшей нас под красный балдахин, пронизанный лучами солнечного света. Я увидел сидевших рядом Красса и Гелину, с Сергием Оратой и Метробием по сторонам. Послышался свист стали клинка, выхваченного из ножен, и между нами и Крассом возник Муммий.

— Именем Юпитера, в чем дело?

В изумлении замерла Гелина. Метробий схватил ее руку. Ората вскочил на ноги. Стоявший за креслом Гелины Фауст Фабий скрипнул зубами и уставился на нас, раздувая ноздри. Он поднял руку, и вооруженные солдаты, стоявшие у задней стенки ложи под балдахином, взяли наизготовку копья. Красс, неприятно удивленный и, видно, решивший смириться с этой неприятностью, хмуро взглянул на меня и поднял руку, приказывая всем оставаться на местах.

Борясь с головокружением, я осмотрелся. От зрителей, сидевших по обе стороны ложи, нас отделяли красные полотнища, за краями которых я увидел большую чашу арены, с амфитеатром, забитым людьми сверху донизу. В нижней трети амфитеатра сидела знать, а дальше, в рядах, доходивших до самого верха круглой стены, теснились простолюдины. Одних от других отделял толстый белый канат, натянутый по кругу от одной стороны ложи Красса до другой.

Прямо перед скрытой под балдахином ложей, внизу, на песке арены, покрытом лужами крови, толпились рабы. Некоторые были в грязных лохмотьях, другие, те кто работал в доме, в белых полотняных туниках. Сюда согнали всех — мужчин и женщин, стариков и подростков. Одни стояли неподвижно, как статуи, другие, напротив, в смятении, не находя себе места, со страхом озираясь по сторонам. В руках у каждого был тупой деревянный меч. Каким должен был казаться им мир с пятачка арены? Пропитанный кровью песок под ногами, высокая, круглая стена, масса окружавших их плотным кольцом лиц, не спускавших с них глаз, полных злобной ненависти… Говорят, что с настила арены человеку не видно богов, лишь пустое голубое небо.

Я увидел в этой толпе Аполлона. Правой рукой он поддерживал за талию старика, за которым ухаживал в пристройке. Поискав в толпе глазами, я не нашел Метона. Сердце мое радостно забилось: я подумал, что, может быть он как-то спасся. Но тут же увидел как он протискивается к Аполлону и прижимается к его ноге.

— Как это понимать? — сухо спросил меня Красс.

— Нет, Марк Красс! — воскликнул я, указывая пальцем на арену. — Как понимать вот это?

Красс сверкнул на меня глазами — полузакрытыми, как у ящерицы, но голос его звучал ровно.

— У вас жуткий вид, Гордиан. Разве не ужасно он выглядит, Гелина? Словно какой-нибудь недоглоданный кусок, выпавший из Челюстей Гадеса. Голова разбита — наверное, ударились о стену? А на тунике блевотина, да?

Я мог бы ему ответить, но у меня слишком колотилось сердце, а в висках молотом стучала кровь.

Красс сцепил пальцы.

— Вы спрашиваете, как это понимать. Вы имеете в виду то, что здесь происходит? Я, разумеется, сказал бы вам раньше, если бы знал, что вы так опоздаете. Бои гладиаторов уже прошли. Одни из них уцелели, другие мертвы. Тень Луция это утешило, а толпу развлекло. Теперь на арену выгнали рабов — вооруженных, заметьте. Этакая армия подонков. Через минуту я выйду на площадку перед вами, чтобы толпа могла меня видеть и слышать, и объявлю о начале самого изысканного и грандиозного развлечения — публичного свершения Римского правосудия, живого осуществления божественной воли.

Рабы моего дома здесь, в Байях, поддались богохульному подстрекательству Спартака и ему подобных. Они причастны к убийству своего хозяина, что с очевидностью доказано и чего вы не смогли опровергнуть. Теперь они годятся только на то, чтобы стать примером для других. В задуманном мной спектакле они будут воплощать тех, кого больше всего боится и презирает толпа: Спартака и его мятежников. Поэтому я и вооружил их, как видите.