Орудие Немезиды

— Память о сражении у Коллинских Ворот, — гордо объявил Муммий. — Участием в нем мы с Крассом гордимся больше всего. В тот день мы вернули Рим Сулле. Диктатор всегда помнил о том, что мы для него сделали. Утром мне нанесли эту рану, но, к счастью, с левой стороны, и я смог продолжать сражаться. — Он изобразил, как это было, выбросив вперед правую руку. — В пылу сражения я едва заметил рану, чувствуя только тупое жжение. И только вечером Крассу сообщили, что я выбыл из строя. Говорят, я был белым как мрамор и проспал целых двое суток. Но это было больше десяти лет назад, я был еще совсем мальчиком — вряд ли старше тебя, — сказал он, ткнув в плечо Экона. Мальчик криво улыбнулся в ответ.

Муммий обмотал вокруг бедер большое полотно и предложил нам последовать его примеру. Мы вышли из раздевалки снова под своды большого купола, в круглый бассейн. Становилось холоднее, и над водой с шипением поднимались более плотные клубы пара. В воздухе стоял запах серы.

— Аполлон! — Муммий широко улыбнулся и направился к противоположной стороне бассейна, где у самой кромки воды стоял окутанный паром юный раб в зеленой тунике.

Мы подошли ближе, и меня поразила его необычайная красота. Густые волосы были иссиня-черного цвета, глаза сияли голубизной, а все остальные черты лица являли собой изумительно совершенную пропорцию, которую греки обожествляли. Он был невысок ростом, но свободные складки туники обрисовывали зрелое мускулистое тело.

— Я начну с самого горячего бассейна, — сказал он, указывая на дверь в двух шагах, — а потом Аполлон сделает мне массаж. А вы?

— Я думаю, что мне следует начать отсюда, — отвечал я, коснувшись ногой воды главного бассейна, но тут же отдернул ее. — Впрочем, лучше, если это будет не крутой кипяток.

— Начните оттуда, — показал он на дверь рядом с раздевалкой. — Там самая холодная вода. — Положив руку на плечо раба, он отошел, издавая какие-то воющие звуки, видимо, что-то напевал.

Мы хорошо пропарились и дочиста растерлись щетками слоновой кости. Потом оценили переход из холодной воды в горячую и обратно, и, наконец, когда покончили с этим ритуалом омовения, к нам в натопленной комнате для одевания, где нас ждали свежее белье и туники, присоединился Марк Муммий. Мне досталась голубая шерстяная туника с простой черной каймой, приличествовавшая утром гостю солидного дома. Она была совершенно по мне и даже не тянула в плечах, как часто бывало с одеждой, не сшитой по мерке. Муммий был в простой, но отлично скроенной черной тунике, которая была на нем в тот вечер, когда он явился за мной.

Экон был не очень доволен своим костюмом. Тот раб, явно полагая, что он моложе, чем это было на самом деле, приготовил для него голубую тунику с длинными рукавами, доходившую ему до колен. Она была настолько простой, что скорее подходила какому-нибудь тринадцатилетнему мальчику или девочке. Муммий рассмеялся, покрасневшему же Экону было не до смеха. Он отказался одеваться, пока раб не принес ему тунику в тон моей. Сидела она на нем не слишком хорошо, но Экон затянул вокруг талии шерстяной кушак и был явно доволен тем, что получил мужскую одежду.

Муммий повел нас по длинным лабиринтам коридоров, лестниц и комнат, уставленных изысканными статуями с великолепной росписью стен. Мы прошли через сады, в которых чувствовалось последнее дыхание лета. Наконец оказались в полукруглой комнате северной части дома, расположенной на скале, господствовавшей над заливом. Девушка-рабыня объявила о нашем приходе и исчезла.

Комната имела форму амфитеатра. Там, где должна была быть сцена, ступеньки вели к обставленной колоннами галерее. С нее открывался захватывающий вид на сверкавшие внизу воды залива и на раскинувшийся в отдалении порт Путеол, а далеко справа на горизонте был виден Везувий, у подножия которого раскинулись Геркуланум и Помпеи.

Внутри комнаты было темно, и свет, падавший снаружи, казался таким ослепительным, что на террасе можно было увидеть только силуэт женщины, сидевшей, вытянув вперед ноги, на низкой тахте. Она смотрела на залив и никак не реагировала на наше появление — можно было бы подумать, что это была еще одна статуя, если бы проникавший между колоннами мягкий ветерок не шевелил ниспадавший подол ее платья.

Но вот она повернулась к нам. Я, все еще не различая черты ее лица, услышал теплый, приветливый голос.

— Ваш гость прибыл, — сказал Муммий, с поклоном пожимая ей руку.

— Я вижу. Даже два гостя. Вы и есть Гордиан, тот самый, которого называют Сыщиком?

— Да.

— А это кто?

— Мой сын, его зовут Экон. Он не может говорить, но хорошо слышит.