Оруэлл: Новая жизнь

Уже через несколько дней после прибытия Оруэлла в UCH установилась рутина: пациент, укутанный в старый шерстяной кардиган верблюжьего цвета, сидит в постели; приходит почта, в основном письма от поклонников знаменитостей; ежедневный визит Сони; постоянно снующий туда-сюда медицинский персонал, приходящий измерить температуру, опорожнить комод и забрать тяжелую фарфоровую посуду, чтобы прокипятить ее. Это было удобное место, заверил он Бренду Салкелд через несколько дней после своего прибытия, "+ даже довольно тихое, если не считать уличных шумов". Оруэлл думал, или хотел думать, что ему становится лучше: "С тех пор как он здесь, ему явно лучше", - сказал он Ричарду Рису. Маггеридж не был так уверен: "Он выглядит невообразимо растраченным, и у него, я бы сказал, вид человека, которому осталось жить недолго". Очарованный твидовым костюмом сопровождающего, который висел у кровати, Маггеридж оставил несколько рассказов с глазами-бусинками о том, как Соня выполняла свои обязанности: однажды она смутила его тем, что долго наблюдала за ним через стеклянную дверь, прежде чем войти в комнату; однажды вечером, когда принесли ужин, она стала неожиданно грубой и прямолинейной и бодро заверила Оруэлла, что у него была прекрасная жизнь по сравнению с ее собственными мучениями с Конноли в тепличной атмосфере Бедфорд-сквер.

Тем временем новости о состоянии Оруэлла распространялись по литературному Лондону и за его пределами. Если его жизнь протекала в череде разнородных отсеков, то посетители, стекавшиеся по Гоуэр-стрит, были весьма представительными: старые товарищи из Испании и Внутренней гвардии, сотрудники "Трибюн", даже его старый наставник Эндрю Гоу, который утверждал, что обнаружил присутствие своего бывшего ученика в больнице, когда навещал больного коллегу. Почти в каждом случае вид Оруэлла в экстремальной ситуации оказывал на них глубокое воздействие. Спендер, который не любил больничные койки и предчувствия смерти, которые они в нем рождали, ограничился одним посещением. Люциан Фрейд, который был слегка помешан на больницах, приходил несколько раз; Селия Кирван однажды вошла в палату 65 как раз в тот момент, когда Фрейд ее покидал. Для более молодых и здоровых друзей жалкое состояние Оруэлла было постоянным напоминанием об их собственной удаче. Пол Поттс вспоминал, как спускался по лестнице после посещения палаты Оруэлла и "каждый шаг и прыжок превращал в акт благодарности жизни за мое здоровье".

Но врачи были правы насчет свадьбы. В течение следующих нескольких недель его здоровье начало, пусть и незначительно, улучшаться. Маггеридж, снова посетивший его в конце октября, счел его "удивительно жизнерадостным" и был готов вступить в долгий спор о том, следует ли разрешить старикам совершать самоубийство. Он начал поправляться", - вспоминал Фрейд. Соня запаниковала, и сказал: "Если ему станет совсем хорошо, мы должны уехать, а вы поедете с нами?". ' В этот короткий промежуток времени возник план, по которому Соня, а Фрейд в роли носильщика сумок и главного фактотума, должны были сопровождать Оруэлла в санаторий в швейцарских Альпах, где он мог бы продолжать выздоравливать. Но улучшение было недолгим. 10 ноября Лис Лаббок написал отсутствующему Коннолли, что "у бедного Джорджа случился рецидив". Схема швейцарского санатория изменилась на 180 градусов и стала последним средством ("Соня теперь думает, что единственное, что можно сделать, это отправить его в Швейцарию"). С этого момента, можно сказать, судьба Оруэлла была предрешена. Задуманный им роман о молодом человеке, которого с позором отправили обратно на пароходе из Бирмы в 1927 году, никогда не будет написан. Он собирался умереть, и оставался лишь вопрос, сколько времени это займет.

К концу ноября атмосфера у постели больного стала неумолимо мрачной. Джанетта, навещавшая его вместе с Ники, считала его "отчаянно больным"; Ники вспомнила исхудалую, пугающую фигуру в кровати, заботливо вмешавшуюся, когда мать велела ей прекратить играть с игрушечной машинкой, которую она принесла: "Нет, нет, все в порядке. Пусть будет, пусть делает это". Он стал таким худым, сказал он Селии, "что это уже не тот уровень, на котором можно жить дальше". Делать инъекции становилось все труднее: просто не оставалось излишков плоти, в которые можно было воткнуть иглу. Сотрудники Морланда считали, что он не испытывает боли, но психологически он был на пределе. Маггеридж и Пауэлл, придя в больницу после Рождества, застали его одного в палате, с рождественскими украшениями, нелепо подвешенными к потолку - он выглядел как Ницше на смертном одре, подумал Маггеридж, и внутренне кипел. И все это время "в воздухе витал запах смерти, как осень в саду".