Оруэлл

Одна из важнейших социальных проблем, поставленных романом, — проблема толпы, в частности при тоталитарной системе. Оруэлл отчетливо понимал, что сам термин «толпа» — не просто ходкое слово с ругательным или по крайней мере негативным оттенком, а конкретно-социологическая категория, требовавшая объяснения. В отличие от ряда авторов, которые полагали, что толпой легко манипулировать силам, стоящим у власти, он подходил к этому понятию более осторожно. Он улавливал социальную динамику, непредсказуемость поведения массы людей, опасности, заключенные в ней для различных сил, в том числе и для правящей верхушки. Он уловил, что огромным человеческим массам свойственны законы сцепления, в силу которых «патриотические», даже истерические порывы этих масс могут вдруг, под влиянием поворота настроения, вызванного ловким демагогом, бросившим энергичный лозунг, быть повернуты в прямо противоположном направлении. Он понимал, что толпа и личность находятся в сложном взаимодействии, что в определенных ситуациях личность может оказаться в плену толпы, которая при любом раскладе остается разрушительной силой.

Отсюда необходимость для диктатора держать толпу под неукоснительным контролем, ни на мгновение не ослаблять ее идеологическую обработку. Отсюда повсеместные плакаты с огромным портретом и надписью «Большой Брат смотрит на тебя», «двухминутки ненависти» и «недели ненависти», служащие этому убийственному, умертвляющему сцеплению «винтиков» и «гаечек» в единый механизм: «Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд, и притворяться тебе уже не надо. Словно от электрического разряда нападали на всё собрание гнусные корчи страха и мстительности. Исступленное желание убивать, терзать, крушить лица молотом: люди гримасничали и вопили, превращаясь в сумасшедших. При этом ярость была абстрактной и не нацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как пламя паяльной лампы». Даже герой книги, внутренне ненавидящий систему, поддается этому общему отвратительному чувству, становится частью толпы, «кричит вместе с остальными и яростно лягает перекладину стула». Элементом толпы может стать любой человек, живущий в тоталитарном обществе, кроме самих диктаторов, — таков один из важнейших выводов писателя.

Толпа у Оруэлла подразделена на два слоя. Верхний — это члены «внешней партии», рядовые представители государственной машины — министерств, ведомств, прессы и т. п., пользующиеся элементарными бытовыми преимуществами по сравнению с низшим слоем. Низший слой — «пролы» — это придавленная масса, не умеющая мыслить абстрактно, не знающая ничего, кроме того, что ей соблаговолят сообщить власти, озабоченная только тем, как прожить сегодняшний день, не быть особенно голодной и получить самые примитивные удовольствия. Нет предела внушаемости толпы, а в толпу можно превратить сообщество, нацию, весь мир. На вопрос, можно ли погасить звезды, Оруэлл отвечает: можно, если договориться, что их нет; еще вернее — если заставить себя поверить в это; совсем надежно — если люди считают, что звезд нет и не было.

И всё же, если существует некая тень надежды на ликвидацию системы Океании, то она связана именно с «пролами», составляющими 85 процентов населения. Тайно ненавидящий режим Уинстон размышляет: «А пролам, если б только они могли осознать свою силу, заговоры ни к чему. Им достаточно встать и встряхнуться — как лошадь стряхивает мух. Стоит им захотеть — и завтра утром они разнесут партию в щепки».

Но «пролы» озабочены совершенно иным. Оруэлл отчетливо видит невежество, низменность интересов, попросту тупость пролов, описывает отвратительную сцену драки из-за кастрюли, которые «давали» по талонам и за которыми стояла огромная очередь: «Две толстухи… вцепились в кастрюльку и тянули в разные стороны. Обе дернули, ручка оторвалась». Вот на что на самом деле расходовалась энергия «пролов», и только неисправимый утопист мог подумать, что эта энергия может быть направлена в какое-то организованное русло.

Все нормы и представления в Океании противоречат обычной человеческой логике. Отсюда не просто идеологические, а основополагающие во всех отношениях лозунги, определяющие как государственный строй и социальные отношения, так и быт и частную жизнь в Океании: «Война — это мир. Свобода — это рабство. Незнание — сила».

Самое страшное преступление — это не какое-либо деяние или даже намерение совершить недозволенное. Это — попытка начать думать «не так», то есть, по сути, просто начать думать. За каждым человеческим существом наблюдает полиция мысли, располагающая совершенными техническими средствами, важнейшим из которых является «телеэкран», одновременно передающий стандартизированные, идеологически целесообразные сведения, наблюдающий за всеми подданными, за их поведением и даже эмоциями и дающий указания, как себя вести в данный момент, например, как правильно делать утреннюю зарядку, не уклоняясь от выполнения трудных упражнений.