Оруэлл

Эрик зашел в местное отделение какого-то британского банка, чтобы поменять валюту, разговорился с клерком, а затем вышел вместе с ним на улицу. Внезапно они увидели приближающуюся толпу людей в рабочей одежде. Это были демонстранты, несшие знамена и плакаты «Свободу Сакко и Ванцетти!». Кто такие Сакко и Ванцетти, Блэр уже знал из последних номеров газет, которые он теперь, оказавшись на европейской суше, имел возможность просматривать. Это были американские рабочие итальянского происхождения, профсоюзные активисты, анархисты по политическим взглядам, обвиненные в 1920 году в убийстве кассира и двух охранников обувной фабрики в городке Саут-Брейнтри, штат Массачусетс.

На судебном процессе в Плимуте они, несмотря на крайне слабую доказательную базу, были признаны присяжными виновными и приговорены к смертной казни. Дело тянулось еще несколько лет (следующие судебные инстанции то отменяли, то подтверждали приговор). Наконец, в августе 1927 года, то есть как раз тогда, когда Блэр оказался в Марселе, приговор вступил в силу. Сакко и Ванцетти со дня на день ожидали казни на электрическом стуле.

Процесс и последовавшие за ним попытки добиться пересмотра дела вызвали широкий резонанс во всём мире. Многие были уверены в невиновности приговоренных, и процесс стал для них символом политических репрессий в США. Делом Сакко и Ванцетти воспользовались советские власти и выполнявший их волю Коммунистический интернационал. Во многих странах проходили организованные коммунистами демонстрации с требованием освободить Сакко и Ванцетти. Одну из них и увидел Блэр в Марселе.

Четких политических взглядов у Эрика еще не было, да и судьба американцев его, похоже, не очень волновала. Его, однако, сильно задела реплика банковского клерка: «Этих чертовых анархистов надо было просто повесить!» Холодно взглянув на собеседника, Блэр, пожав плечами, ответил: «Но ведь они могут быть не виноваты в преступлениях, за которые осуждены». Удивленный клерк прекратил разговор и удалился.

Блэр запомнил этот случай, поскольку впервые за несколько лет — с того времени, как он стал служить в колониальной полиции — он почувствовал, что может более не притворяться. Теперь он не обязан быть «белым человеком», произносящим приемлемые фразы, и вправе говорить то, что думает, кому угодно — и случайному собеседнику, и чиновнику любого ранга.

В 1932 году Оруэлл воспользовался публикацией своей рецензии на книгу немецкого культуролога и филолога Е. Р. Куртиуса «Французская цивилизация», чтобы подробно рассказать об этом эпизоде и, главное, о том чувстве духовного освобождения, которое у него тогда возникло. От темы рецензии он явно отвлекся, но это была первая представившаяся ему возможность поделиться с читателем историей, ставшей, как он считал, важным событием в его жизни^{144}.

Когда Блэр отправлялся в отпуск, он еще не решил окончательно, возвращаться ли ему на полицейскую службу, но европейский воздух укрепил его в желании покончить со службой в колонии. Как мы уже упоминали, еще до отъезда Эрика в Бирму его родители переехали в спокойный приморский городок Саутволд (графство Саффолк), куда он и отправился в конце августа после двухнедельного пребывания во Франции, в основном в Париже. Младшая сестра Эрика, Эврил, жившая с родителями (ей было 19 лет) вспоминала о внезапном появлении брата: «Когда он вернулся из Бирмы… внешне он сильно изменился. Он стал очень похож на отца и к тому же отрастил усы. Волосы стали гораздо темнее. Похоже, что, привыкнув иметь много слуг в Индии, он стал ужасно — по нашему мнению — неопрятным»^{145}.

Радость от встречи была очень скоро омрачена реакцией родителей на принятые Эриком принципиальные решения: во-первых, не возвращаться в Бирму, а во-вторых, заняться писательским трудом. И то и другое крайне не понравилось родителям. Они наперебой уговаривали сына отказаться от нерасчетливых планов, последовать примеру отца, который прослужил в Индии больше тридцати пяти лет и заработал пенсию, позволяющую вести достойную спокойную жизнь. Что же касалось «бумагомарания», то намерение заняться им просто взбесило родителей. Отец обозвал сына «дилетантом»^{146}, долго ругался, но переубедить его не сумел. Эрик поклялся, что будет сам зарабатывать на жизнь и не станет отягощать родителей. Но отношения с отцом стали довольно напряженными. Некоторое время Эрик решал, когда подавать рапорт об отставке. Немедленное прошение привело бы к потере денег (оплачиваемый в размере 55 фунтов в месяц отпуск продолжался до 12 марта 1928 года). Так что рапорт на имя генерального инспектора полиции в Рангуне был послан только в октябре 1927-го. В нем содержалась просьба об увольнении с 1 января. Эрик терял при этом примерно 130 фунтов, но слишком велико было стремление разделаться с опостылевшей службой еще до наступления Нового года.

Письма из Англии в Бирму шли тогда около месяца. Ответ пришел телеграфом в конце ноября. В телеграмме говорилось: