Оруэлл

С апреля 1930 года Блэр возобновил свои авантюры: скитания по нищим кварталам, общение с бродягами, погружение в быт Ист-Энда, а затем и центра столицы, где, как оказалось, также ночуют бездомные и голодные. Он договаривался с друзьями, что сможет в их квартирах (среди них была не только крохотная «студия» его недолгой возлюбленной Рут Питтер, но и роскошные апартаменты Ричарда Риза в одном из самых дорогих лондонских районов Челси) оставлять свою приличную одежду, и переодевался в тряпье.

Две ночи Эрик вновь провел в одной из самых грязных окраинных ночлежек, а на третью просто явился на Трафальгарскую площадь, расположенную всего лишь в паре кварталов от здания парламента, Вестминстерского аббатства и резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, в самом сердце британской столицы. Было холодно, и Эрик по совету бывалых бродяг использовал старые газеты и рекламные объявления, обернув их вокруг тела. Наутро он умылся в фонтане и уселся вместе с другими нищими, положив перед собой шапку для сбора подаяния. Неугомонному Блэру стало скучно, и он решил развлечься чтением прихваченного с собой какого-то романа Бальзака на языке оригинала. Вначале он опасался, что это может выдать в нем чужака в компании, в которой он оказался. Но тревога опять оказалась напрасной.

Через полтора десятилетия, вспоминая этот эпизод, Оруэлл писал, что ничто не является более убедительной маскировкой, чем старая и грязная одежда. «Даже епископ может оказаться своим среди бродяг, если он наденет правильную одежду, и даже если они знают, что он епископ, ничего не изменится, так как они знали бы или, по крайней мере, верили бы, что он в самом деле крайне нуждается. Если уж вы находитесь в этом мире и вроде бы принадлежите ему, не имеет никакого значения, кем вы были в прошлом».

Вместе с несколькими другими бродягами Блэр отправился в графство Кент, славившееся плантациями хмеля. Был как раз сезон сбора урожая, и требовались многочисленные рабочие руки. Собственно говоря, в дополнительном заработке он уже не нуждался. Ему было интересно повседневное общение с группой людей из низшего социального слоя. Особенно заинтересовал Эрика Джинджер (Огонек) — молодой воришка, который в дороге снабжал всю компанию всем необходимым: то он стянет где-то вилки и ножи, чтобы вся группа могла поесть «по-людски», то ловко обведет вокруг пальца продавца продовольственного магазина и вернется с несколькими пачками сигарет и яблоками. Блэр сознавал, что с таким членом команды легко может оказаться за решеткой, но, похоже, и это было допустимым, хотя и не очень желательным вариантом, дававшим возможность познакомиться с жизнью с еще одной стороны.

Он писал Дэнису Коллигсу: «Если от меня не будет известий в течение пары недель, это, возможно, будет означать, что меня схватили за попрошайничество, так как приятели, с которыми я двигаюсь, — закоренелые нищие и один из них не более чем мелкий воришка»^{195}. Отчитываясь тому же Коллингсу о двух с половиной неделях, проведенных на плантации хмеля на ферме возле города Мереворт, он то ли с подлинной горечью, то ли с иронией информировал, что заработал всего 16 шиллингов (правда, рабочих кормили, вычитая стоимость еды из оплаты), зато руки стали совершенно черными от сока растений. Видно, и на этот раз помог опыт Джинджера — в письме говорилось, что, хотя тот и вор, но «очень приятный парень»^{196}.

Работа на плантации была не из легких. Страшно болели руки, образовались волдыри. Несмотря на это, Эрик находил силы, чтобы побродить по территории расположенного неподалеку замка начала XVIII века. Полуразрушенные стены давали ему успокоение и, видимо, стимулировали мысль.

Уборке хмеля Эрик посвятил очерк, который появился в журнале «Нью стейтсмен» в середине октября 1931 года^{197}. Это был колоритный рассказ об условиях жизни сборщиков хмеля. В нем представали неведомые лондонскому читателю из среднего класса подробности, в частности о составлявших основную часть сборщиков хмеля цыганах, их нравах и обычаях, соблюдаемых в течение столетий, о присущих этому племени представлениях о чести, справедливости, верности. Попутно объяснялось, что привившийся в Великобритании термин для обозначения этой народности — gipsy, связывавший их с Древним Египтом, — неверен, так как их прародиной являлась Индия.

Приличия не дали возможности описать все впечатления, в частности рассказать о половых извращениях среди сезонных рабочих. Зато Блэр исправно записывал все любопытные, в том числе и не очень приличные, факты в свой дневник. Например, он сделал заметку о каком-то глухом нищем из Ист-Энда, имени которого никто не знал, а потому его называли просто Глухой, который забавлялся тем, что при случае демонстрировал отшатывающимся дамам свой детородный орган…^{198}

Такого рода записи могли послужить разветвлением сюжета в одном из будущих романов, над тематикой которых постоянно работало сознание писателя.