Оруэлл

Скорее же всего, оруэлловский социализм, впервые более или менее четко проявившийся во второй части «Дороги на Уиган-Пирс», являлся смесью материальных и этических факторов, из которых главными были честь и достоинство. Без достаточного количества пищи и приличного жилья достоинство невозможно, полагал он. Но приемлемые материальные условия сами по себе не обеспечивают это неуловимое состояние души, а иногда даже мешают его формированию. Оруэлловский этический социализм, таким образом, оказывался в тупике. Социализм, утверждал Оруэлл, в очередной раз подставляясь критике с самых разных сторон, — «это такая элементарная житейская вещь, что я иногда удивляюсь, каким образом он до сих пор не возник сам по себе»^{310}. Вспоминая время после возвращения из Бирмы, он писал: «Мне тогда казалось и иногда кажется теперь, что любая экономическая несправедливость прекратится в тот момент, когда мы захотим, чтобы она остановилась, но не ранее этого, и если мы действительно захотим этого, неважно, какие методы будут использованы»^{311}.

Вряд ли эти высказывания полностью отражали мысли Оруэлла о таком неоднозначном явлении, как социализм. Критики, однако, ухватившись за хлесткие фразы, пытались расправиться со всей книгой. Действительно, ни обобществления средств производства, ни плановой экономики, управляемой директивными органами, а не законами рынка, то есть того, что в первую очередь ассоциируется с социализмом, Оруэлл пока не признавал. Об общественной собственности он позже упомянет, но эта тема очень быстро и незаметно исчезнет из его публикаций.

Продолжая придерживаться весьма смутных взглядов, которые он считал социалистическими, Оруэлл пока не связывал себя ни с одним из политических течений и не присоединялся к какой-либо партии или группе, более того, как бы делал вид, что таковых вообще не существует. В книге о рабочих Северной Англии утверждалось, что улучшить условия труда и быта рабочего класса в существующих политических условиях невозможно (о возникновении социализма как бы стихийно, откуда-то изнутри он как-то сразу позабыл). Он полагал, что необходимо прежде всего создать «эффективную социалистическую партию», но заняться этим некому. Сам автор отнюдь не выражал желания вступать на опасную политическую тропу.

Итак, корни социальной несправедливости Оруэлл видел в человеческом эгоизме, в недостаточной просвещенности населения, но не в неких объективных закономерностях функционирования частной собственности и рыночных отношений. Можно ли преодолеть такие человеческие свойства? На этот вопрос он ответа не давал, но в целом оставался по этой части пессимистом. Неудивительно, что такая социально-экономическая и политическая «безграмотность» писателя вызывала нарекания и либералов, и социалистов, тем более что он посвятил часть книги критике различных социалистических партий и движений: «Всем известно, что социализм как полноценно осуществляемая мировая система находится в стороне от того пути, по которому идет развитие». За этим следовала весьма своеобразная классификация борцов за социальную справедливость, с которыми приходилось сталкиваться Оруэллу: те, кто считают себя социалистами, либо легковерны и глупы, либо принимают за социализм нечто совершенно другое; наконец, есть откровенные обманщики и мошенники, паразитирующие на людских бедах. Далее следовали образы «добросердечных, но неспособных мыслить» борцов за социализм из рабочей среды»; рекрутированных из среднего класса «интеллектуалов, начетчиков, совершенно не связанных с обычной человечностью», но обожающих цитировать Маркса; всевозможных приверженцев групп по необычным интересам, вроде «любителей фруктового сока, нудистов, носителей сандалий» и даже сексуальных маньяков, пацифистов и феминисток^{312}.

Естественно, эти и подобные им портреты были карикатурными, имевшими лишь отдаленное сходство с реальностью. Они, однако, весьма четко фиксировали крайне отрицательное, если не сказать злобное, отношение Оруэлла к тем псевдоборцам за интересы рабочего класса, которые то ли были неспособны, то ли не желали выйти за рамки тривиальных, привычных действий, не имевших, по мнению автора, никакого отношения к действительным нуждам тех, о чьем быте, труде и заботах он рассказывал читателю. Вывод Оруэлла был определенным: «Социализм, по крайней мере на этом острове, не пахнет больше революцией и свержением тиранов; он пахнет прихотью, воспеванием машин и глупым культом России»^{313}.

Такая неутешительная картина порождала у Оруэлла опасение, что люди, способные мыслить, отворачиваются от социализма, а это, в свою очередь, ведет к укреплению крайне консервативных сил, включая те, которые тяготеют к фашизму. В результате, считал Оруэлл, в Великобритании фашисты вполне могут прийти к власти^{314}.