Оружие победы

«…Большая комната, в которой я нахожусь, тесно заставлена деревянными, довольно скрипучими и далеко не совершенными по конструкции досками с чертежными приборами. Мое рабочее место у стены, далеко от окна, на пересечении двух проходов — темное и неудобное для работы. Чертежная доска у меня не вертикальная, а горизонтальная с деревянной рейсшиной. Но и рейсшиной мне пользоваться не приходится. Уже несколько дней я знакомлюсь с технической документацией — с рабочими описаниями пушек, чертежами, нормалями и отчетами об испытаниях. Нет-нет да и вспомнятся годы, проведенные в институте и минувшие, увы, навсегда. То я с жаром принимаюсь за чертежи, вдохновенно вникаю в отчеты. Затем вдохновение иссякает, а порой и просто внимание отвлекается какой-нибудь мелочью: все вокруг меня новое, непривычное, я невольно переключаю взгляд и мысли на все, что моим новым товарищам по работе давно уже примелькалось. Чаще всего заставляют меня отрываться от чертежей и нормалей визиты гостей — технологов и рабочих опытного цеха, которые обнаружили в чертежах ошибку конструктора и приходят «выяснить отношения». Сцены эти проходят бурно, хоть и кончаются миром. Из производственников наиболее частый гость — молодой токарь-расточник, внешне ничем не примечательный, кроме яркой ткани рубашки с распахнутым воротом. Речь у него острая и шумная. Ему явно нравится заходить в КБ, но он никогда не появляется одинаково. Иногда он заходит тихо, никем не замеченный. В комнате — рабочая тишина, слышен лишь шелест перелистываемых чертежей да порой резкий звук энергичного росчерка карандаша по ватману. Словно бы удивленно-испуганно гость замечает:

— Какая тишина — как в церкви! Хоть бы кто чихнул, что ли! И в комнате оживление. Чувствуется, что этого паренька любят, хоть и не всегда его приводит сюда неотложное дело.

В другой раз (когда дело, наверное, действительно существенное) он стремительно врывается в комнату и еще с порога начинает высказывать свое мнение в адрес конструктора, по вине которого произошла какая-то заминка в работе. Затем под общий смех по-прежнему с шумом он подходит к конструктору, вежливо раскланивается с ним и подчеркнуто демократично здоровается за руку. Этот токарь и другие рабочие приносят в комнату что-то извне, из опытного цеха, о котором я пока знаю лишь понаслышке. Внешний этот мир интересует меня не меньше, чем все в КБ, так как в опытном цехе воплощаются в металл идеи конструкторов. Чтобы побывать в цехе, использую каждый удобный случай.

Вход в опытный цех прямо из КБ, нужно только спуститься вниз с третьего этажа. Цех новый, достаточно светлый и чистый. Здание построено несколько лет назад, цеху в нем отведено почти два полных пролета. «Почти» — потому что часть второго пролета занята помещениями собственно КБ. В основном пролете все виды станочного оборудования. В соседнем — слесари со своим хозяйством, здесь производится сборка опытных образцов пушек.

Каждое посещение цеха обязательно приносит новые впечатления. Однажды мое внимание привлек танк, стоящий в стороне. Я подошел ближе, остановился возле рабочего, подававшего поднятой рукой какие-то знаки второму рабочему. Через задний люк башни танка тянулся трос и наматывался на барабан лебедки, стоявшей поодаль. Для свежего взгляда зрелище было странное: танк стоит на месте, напряженно работает лебедка, струится из танка и кольцами ложится на барабан лебедки трос. А что он тянет из танка? Зачем? Ничего не понятно.

— Давай еще!.. Еще давай!.. — время от времени покрикивал первый рабочий, подкрепляя слова энергичными жестами руки. — Стой! — неожиданно закричал он. Бей, Мишка!

Его напарник, здоровенный парнище, стоящий у лебедки, с размаху саданул ломом по чему-то вроде крюка с такой силой, что высек искру. Крюк с грохотом упал на металлический настил. Взгляд мой мгновенно скользнул по лебедке, по Мишке, сосредоточился на танке. В тот же момент орудийный ствол как бы рванулся из башни и замер, внутри танка что-то ударило, а затем с грохотом повалилось, издавая шум и звон, напоминающий звон пустого ведра, падающего на металл. И разом все стихло. Я стоял как завороженный.

— Ну, как там? — громко крикнул первый рабочий, обращаясь к человеку, стоящему на танке и заглядывающему сверху в открытый люк башни.

— Да все так же, — отозвался тот. — Стучит.

— Опять перебирать! — с досадой бросил первый рабочий, сплюнул, крепко выругался и, махнув рукой, направился к танку.

— Что за мероприятие тут проводят? — спросил я у незнакомого конструктора.

Он посмотрел на меня с удивлением и ответил:

— Искусственный откат.

— А что в танке так грохотало?

— Экстрактированная гильза.

— Понятно, — пробормотал я и отошел, хотя в тот момент по-прежнему ничего не понимал и только позже узнал, что так — еще до стрельбы — проводятся испытания затвора и некоторых других агрегатов новой пушки.

По утрам мне нравилась традиционная процедура встречи начальства с подчиненными.

Первым, как правило, появлялся Константин Константинович Ренне, сухой, сутуловатый, роста выше среднего. На нем всегда была белая крахмальная рубашка с галстуком, черный костюм-тройка. Здоровался он официально-сдержанно, без лишних слов, но обязательно за руку с каждым сотрудником. За ним следовал мой непосредственный начальник, Владимир Дмитриевич Мещанинов, — несколько моложе Ренне, коренастый, с красивым улыбающимся лицом. Он предпочитал коричневые костюмы и рубашки в мелкую клетку, но тоже накрахмаленные и непременно с галстуком. В его манере здороваться было больше простоты. Под хорошее настроение, а оно у него почти всегда было хорошим, Владимир Дмитриевич не упускал случая пошутить, переброситься с сотрудниками несколькими фразами, благодаря чему, начиная обход рабочей комнаты одновременно с Ренне, заканчивал утренние приветствия много позже. Сотрудников в комнате было много, и потому довольно долго слышалось шарканье подошв, негромкие взаимные «здравствуйте» и «доброе утро». Затем они уходили в свою застекленную комнату и устанавливалась тишина.

Константин Константинович и Владимир Дмитриевич были начальниками подотделов. Ренне руководил работами по лафетам, Мещанинов — качающейся частью артиллерийских систем. Оба были ветеранами КБ. Ренне был награжден орденом Красной Звезды, Мещанинов — орденом «Знак Почета».

Однажды утром я обратил внимание на необычное оживление сотрудников. Обмениваясь со мной традиционным рукопожатием, Мещанинов непривычной для него скороговоркой сообщил:

— Василий Гаврилович вышел на работу, — и поспешил за Ренне.

После того как начальники подотделов ушли, в комнате заговорили — громче обычного, почти одновременно, как бывает, когда начинают оживленно обсуждать какую-либо новость.

До этого я ни разу не видел главного конструктора. Знал, что Грабин болел. Ввиду предстоящего знакомства с руководителем КБ сходил в архив и запасся чертежами пушки Ф-22 — все буду выглядеть как бы при деле. Чертежи качающейся части и общие виды заняли весь мой стол. Один из конструкторов, проходя мимо, не без иронии предупредил:

— Смотри, могут учинить экзамен! Не запутайся, что к чему.

— Тише! — послышался женский голос. — Идут!

Во всем оживлении, в легкой суматохе, с которой в комнате ждали обхода начальством рабочих мест, ощущалась какая-то приподнятость, и моя любознательность — вполне понятный интерес молодого специалиста к руководителю КБ — переросла в откровенное любопытство. Главный конструктор представлялся мне человеком болезненным (болен же, говорили!) и, может быть, даже желчным.

Отворилась дверь, вошли несколько человек, послышался негромкий разговор. Но из-за чертежных досок мне ничего не было видно. Наконец в просвете между досками я разглядел Ренне, Мещанинова, секретаря парткома Горшкова и спину какого-то здоровенного дяди в военной форме, с бритой головой, которого почему-то без колебаний принял за военпреда. Тут же подумалось, что при такой мощной фигуре ему бы в борцы пойти, выступать в цирке в турнирах французской борьбы — куда больше популярности имел бы, чем на поприще представителя заказчика пушек.

Сколько я ни вертел головой, ничего больше увидеть не смог и решил подождать, пока очередь дойдет до меня — там уж рассмотрю Грабина. Занялся чертежами, поудобнее уселся на высоком табурете, неожиданно заинтересовался не помню уж чем — да так, что вернулся к реальной действительности, лишь услышав покашливание у себя за спиной. Поднимаю голову, оборачиваюсь — все начальство вместе с атлетом-военпредом идет ко мне. Делаю попытку встать, тут же от неловкого движения начинаю валиться вместе с высоким табуретом. Для восстановления равновесия крепко хватаюсь за чертежную доску, другой край доски со всеми бумагами предательски поднимается и тотчас с шумом опускается на свое место. Неплохо для первого знакомства! Однако все сохраняют полное спокойствие, а Мещанинов уже докладывает обо мне — и не кому-нибудь, а военпреду: «Молодой специалист Калеганов…» И так далее.

Тем временем я рассматриваю главного конструктора. Передо мной (или, скорее, я перед ним) — внушительных размеров, с гладко выбритым лицом и головой военный инженер 2-го ранга. Одет в новую, свободно сшитую гимнастерку, выпущенную поверх синих галифе. В глаза бросается необычно крепкая фигура с широкими плечами и грудью, на которой свободно разместились орден Ленина, орден Красной Звезды и медаль «Двадцать лет РККА». Правая рука его за кисть держит левую, а большой палец ее заложен за ремень, плотно облегающий фигуру. Бритая голова с загорелым лицом слегка опущена на грудь и склонена к Мещанинову как бы для того, чтобы лучше слышать, взгляд внимателен. Мимолетно удивляясь тому, как это Владимиру Дмитриевичу удается так непонятно долго говорить о моей персоне, отмечаю глубоко посаженные глаза главного конструктора, крупную, уширенную в лобовой части и слегка угловатую голову, большой подбородок, резко выдающийся вперед. Прямой и крепкий корпус держали не менее крепкие ноги в больших хромовых сапогах, напоминающие своей «прямолинейностью» ноги кавалериста. Слушая доклад, главный конструктор несколько раз подносил правую ладонь ко рту и откашливался. Нельзя сказать, чтобы он был ладно скроен, но сшит-то уж был крепко, это бесспорно. Рядом с ним как бы терялись и высокий Ренне, и Мещанинов, и Горшков.

Доклад Мещанинова наконец закончен. Я слышу короткое: «Грабин» — и моя рука тонет в крупной крепкой ладони руководителя КБ. Следуют короткие, точно сформулированные вопросы: об институте, о впечатлениях от КБ, нравится ли работа, о жилье. На последний вопрос отвечаю, что живу с товарищами в городе, в гостинице, условия неплохие.

— К этому вернемся позже, — замечает Грабин, затем предлагает Мещанинову пересадить меня за другую доску и, пожелав успеха, переходит к следующему рабочему столу. Результаты разговора не замедлили сказаться. Уже на следующий день я сидел возле окна за вертикальным, со всеми удобствами, чертежным щитком. Тогда же, сопровождая начальство по опытному цеху, впервые обратил внимание на очень маленькую, как мне показалось, пушку — почти игрушечную.

— Как с ней дела? — спросил главный конструктор у Мещанинова.

— Завтра поедем на полигон.

— Возьмите с собой Федора Федоровича. Пусть привыкает… Позже я спросил у Владимира Дмитриевича, что это за орудие.

— 76-миллиметровая полковая пушка Ф-24,- ответил он. В то время мы и представления не имели, что эта как бы игрушечная пушка станет основой для создания мощной и грозной противотанковой ЗИС-2…»