Оружие Возмездия

инструментальная композиция для лопаты, швабры, ведра с известкой, малярного валика и неисправного пульверизатора

исполняют три Олега из ББМ

Понятие «дембельский аккорд» ведет свою родословную от «аккордной оплаты труда», смысл которой прост: выполнил работу – получи деньги. В случае дембельского аккорда сделка похитрее: выполнил работу – уехал домой. Человеку, которому армия уже окончательно поперек горла, предлагают уволиться раньше запланированного на пару недель, а то и на месяц. Заманчиво, не правда ли?

Дембель, согласившийся на аккорд, становится шелковым. Его не видно и не слышно, он вламывает круглые сутки, и больше всего боится, что сделанную работу забракуют. Или примут, но заставят что-то достроить-докрасить. А то вообще перестроить-перекрасить заново. Офицеры – специалисты по мелким придиркам. И если дембель успел им попортить крови, он оказывается перед суровой дилеммой. Что лучше, гарантированно бить баклуши, тихо сходя с ума от безделья, еще пару месяцев, или месяц вкалывать с непредсказуемым результатом? Знаменитое «быть или не быть» – задачка попроще, уверяю.

По идее, настоящий матёрый дембель, у которого не осталось ни мозгов, ни совести, ни человеческого облика, а есть только заплывшая от спанья рожа неимоверной ширины – просто обязан кого-то заставить отпахать аккорд за него. Иногда это подразумевается условиями сделки: дембеля ставят старшим на некий вялотекущий объект. Работа на объекте мгновенно вскипает. Темпы подскакивают так, что позавидовал бы шахтер Стаханов.

Качество работ обычно падает, но это уже другая история. В армии вопрос всегда стоит ребром: либо у нас появится объект, построенный на песке и склеенный соплями, либо не будет никакого вообще. Главное так объект покрасить, чтобы он выглядел хорошо покрашенным.

Не раз и не два мне показывали вполне исправные на вид сооружения и советовали ходить мимо, не дыша: они возводились в режиме дембельского аккорда.

* * *

Шнейдер ждал моего ответа, я размышлял.

За старшего в бригаде остался майор Сиротин, заместитель начальника штаба. У этого офицера я аккорд не взял бы. Сиротин боялся ответственности. Отдать приказ у него пороху хватало, но когда ты докладывал о проделанной работе, Сиротин вдруг терялся. Не мог принять работу лично. Обычно он бежал к НШ, чтобы тот сам посмотрел, хорошо ли сделано. Вся ББМ мучилась вопросом: то ли Сиротин вообще дурак, то ли это у него такая гипертрофированная военная хитрость.

А вот с Петровским можно иметь дело.

Капитан Петровский, командир батареи управления, был человеком, у которого все под контролем. Помню, однажды мы с ним дежурили по части. Состоялся такой разговор:

– Если позвонит моя жена, скажи, я ушел проверять караулы.

– Позвольте напомнить вам, товарищ капитан, что у нас нет караула.

– А она об этом знает?…

Даже если Петровский всю ночь проверял несуществующие караулы, происшествий в бригаде не случалось. Никто не хотел портить отношения с командиром БУ. Он, образно говоря, держал руку на трубке телефона. Начальник связи, конечно, был еще круче, но зато в подчинении Петровского состояли телефонисты. И если капитан скажет: этого урода по «межгороду» не соединять – всё, будешь до самого дембеля с мамой-папой по канализационной трубе перестукиваться…

– Почему нет? – решил я наконец. – Особенно если найдется работа на одного, чтобы я сам за себя отвечал.

Шнейдер ушел, а я забрался с ногами на кровать и принялся играть на гитаре. Разучил от нечего делать аккордов то ли пять, то ли шесть. Пальцы меня плохо слушались, гитара оказалась тонким инструментом по сравнению с пишущей машинкой.

Через год-другой на гражданке я в одной пьяной компании схвачу гитару и обнаружу, что помню лишь три аккорда. Ну, «цыганочку» сбацаю кое-как. А еще через пару лет окажется, что я помню только один аккорд.

И вот после попытки сыграть на одном аккорде я крепко зауважаю панков…

На следующий день я стоял перед капитаном Петровским.

– Он устал, вы же видите, – сказал Шнейдер. – Ему домой бы.

– Да, вижу, совсем закис парень, – согласился Петровский. – Ну что, товарищ сержант… Работа есть. Но она совершенно непрестижная. А ты водил целый дивизион, я помню.

– Дайте мне работу, и я сделаю ее престижной.

– М-да? А канаву в парке рыть будешь? Тебя не засмеют?

Мы со Шнейдером дружно прыснули.

– Попробовали бы они, – сказал Шнейдер.

– Это же круто, товарищ капитан, – объяснил я. – Дед, который может позволить себе рыть канаву… Это чистый панк.

– Не понимаю, но уважаю, – сказал Петровский. – Тогда приступай.

Канава была под кабель, узкая и не очень глубокая. Я взялся за нее с энтузиазмом, но расчетливо, так, чтобы управиться за неделю, не слишком надрываясь.

Как и следовало ожидать, студенты-черпаки, занимавшиеся малярными работами в казарме, мне обзавидовались. Они ходили с больными головами и в краске по уши, а я на свежем воздухе играл мышцами.