Оружие Возмездия

– Знаю, ты очень хотел на полигон, – сказал Минотавр. – Но тогда вместо тебя придется оставить здесь другого сержанта. Того, кто примет дивизион в сентябре, когда Галимов уйдет. И как он будет руководить, если не работал на полигоне со всеми? Будь человеком. Ты ведь не хочешь, чтобы ваши с Тхя усилия пошли прахом.

Этими словами он меня купил. А вы, небось, решили, что Минотавр был дураком? Нет, он просто был иногда Минотавром.

– Значит, мы возились не впустую и сделали нечто толковое из третьего дивизиона? – спросил я.

– Конечно, – сказал Минотавр.

И улыбнулся.

Все-таки он был счастлив от меня избавиться как можно скорее. Я его не винил. Я бы сам от себя избавился. Нестабильный я был сержант, у меня сегодня все по струночке ходят и сапоги чистят, а завтра вместо строевой песни распевают «Если близко воробей, мы готовим пушку!». Нам-то весело, а с Минотавра комбриг сдирает три шкуры.

– Хорошо, – говорю, – я уже забыл про отпуск.

Пожали друг другу руки и пошли дальше служить.

Назавтра в третьем дивизионе произошло краткое, но эмоционально насыщенное совещание. Минотавр усадил перед собой сержантов, окинул их суровым командирским взглядом и заявил:

– По поводу увольнения в запас студентов. Я принял решение. Первым уволится тот, кто дольше прослужил. Всё. Вопросов нет.

Какие уж тут вопросы.

– Бляха-муха, – сказали Ракша и Михайлов. – Что теперь делать с сигаретами?!

Мы к полигону хорошо запаслись консервами и прочими расходными материалами. Пошли с Ракшой в магазин за куревом, взяли шестьдесят пачек «Космоса», подумали, деньги посчитали, добавили еще тридцать «Примы». Идем довольные с вещмешком, навстречу Михайлов топает. Тоже с вещмешком. Это нас сразу насторожило: на площадке было два магазина. А Михайлов говорит – ребята, я сигарет купил на полигон. «Примы» полсотни пачек.

Так они и отправились без меня – курить, здоровью вредить…

А пока что я лежал на кровати и смотрел телевизор.

Кровать была выдвинута в проход. По обе стороны от меня народ, разоблаченный до брюк и тапочек, скреб пол битым стеклом.

Подошел молодой штабной телефонист, фамилию которого я никак не мог запомнить.

– Шнейдер из отпуска вернулся. Передает тебе привет и говорит, что начальник связи может подписать твой обходной лист. Хочешь, пойдем сейчас со мной, я только возьму портупею для зампотыла…

Я поднялся, вытащил из шинельного шкафа сапоги. Забросил в тумбочку тапочки с эмблемой, натрафаречнной белым – серп и молот со звездой, – и стал обуваться.

Тапочки достались мне в наследство от сержанта Верчича, и я пока не решил, кому их передать дальше.

На выходе из казармы дневальный копался в свежей почте.

– Тебе есть, Олежка.

Я взял конверт, посмотрел на обратный адрес и сунул письмо во внутренний карман.

В штабе первое, что я увидел – кучу фанерных щитов из переносной ленинской комнаты. Витя Михайлов, грязный, рваный, без подворотничка, с колоритно заляпанными красной краской сапогами – настоящий армейский художник, они все так выглядят, – таскал щиты в кабинет замполита.

С коммутатора доносилась обычная деловая ругань: «Неделю связи с городом нет, трам-тарарам, да я ему, скотине, глаз на жопу натяну…». Пахло канифолью и почему-то чесноком. Высунулся Шнейдер.

– Ко мне, сержант!

Он попытался меня расцеловать, я не сопротивлялся.

– Погоди, Ген, я сначала к шефу твоему зайду.

– Три рубля гони, негодяй, за межгород!

– Получка восьмого.

Разворачивая обходной лист, на котором из пятнадцати нужных для увольнения подписей было пока только пять (одна моя), я двинулся по коридору. Дробной рысцой проскакал мимо пухлый зампотыл с диссидентской фамлией Замятин. Ослепительно улыбнулась Танька, машинистка на секретной переписке. Мелькнул в дверях топосклада изможденный непосильными трудами секретчик сержант Гизятов. Всё как всегда.

Начальник связи Бригады Большой Мощности майор Ф.З.Билалов полулежал, откинувшись в роскошном кресле, из-за которого год назад подрался с начальником штаба. Глаза майора были зажмурены. Командир батареи управления капитан Петровский, синюшный и одышливый после вчерашнего, заливал из пипетки в правую ноздрю майора лошадиную дозу нафтизина.

Вслед за мной ввалился, цепляясь бедрами за косяки справа и слева, Шнейдер, почтительно неся в вытянутых руках обширную бумагу, коряво исписанную от руки.

– Мирза письмо опять прислал, товарищ майор.

– А-а, Крумов, – Билалов принял вертикальное положение, заткнул ноздрю пальцем, громко фыркнул и зажмурился, как кот на солнцепеке. – Небось опять меня бычьим х… называет?

– Нет, теперь меня только.

– Моими словечками выражаются, – объяснил Билалов Петровскому.

Тот нечленораздельно посипел горлом и ушел.

Пару лет назад Петровского выгнали из рядов КПСС с формулировкой «за алкоголизм». Такой степени крутизны не достиг даже наш капитан Каверин, исключенный из партии вообще за пофигизм, но с какой-то обтекаемой записью в протоколе.

Оба капитана пользовались среди личного состава большим авторитетом. Их всегда слушались беспрекословно…

– А у тебя чего? – спросил Билалов.