Осада Бестрице

Что касается мундштука, то пусть читатель не подумает, что это была ценная вещь, образец высокого мастерства и т. д. Ничего подобного, ведь в таком случае мундштук не представлял бы никакой ценности для Кливени, так как всякий выигравший спрятал бы мундштук в карман, и — конец лотерее. Но мундштук Кливени, изображавший какого-то турецкого пашу, до того почернел от копоти и грязи, что человек порядочный побрезговал бы взять его в рот. Поэтому, как это повелось с давних пор, всякий, кому «посчастливилось» выиграть (а в выигрыше всегда оказывался какой-нибудь утонченный барин), тотчас же дарил мундштук тому же Кливени.

Однажды подписной лист — этот вечный странник — попал в руки к Милославу, и заместитель секретаря городской управы подписал свою фамилию сразу под пятьюдесятью номерами. Пятьдесят номеров — дело не шуточное! Ведь это значит, что в текущем месяце — а шел прекрасный месяц май! — можно будет разыграть мундштук дважды!

Кливени классифицировал людей по их отношению к мундштучной лотерее: о том, кто ставил сразу на два номера писарь говорил, что это хороший человек, ставка на три номера означала: "на редкость честный человек". Уже за четыре номера писарь пророчил великое будущее, а ставка сразу на пятьдесят номеров в глазах Кливени была таким подвигом, который буквально ослепил его, и гнева его как не бывало.

— Ого! — восклицал он. — Да это же феномен, золотая душа!

Поэтому, встретив Милослава вечером в "господском ресторане", он расчувствовался, обнял его и предложил ему перейти на «ты». Разумеется, за вино в этот вечер платил Тарноци. С тех пор они стали встречаться каждый день и сделались неразлучными друзьями. Это позволило Милославу теперь приходить к писарю на дом и разговаривать с Аполкой, хотя Кливени следил за ними, как Аргус. Аполка уже примирилась со своим новым положением, и если ее спрашивали, забыла ли она былую роскошь, девушка улыбалась и говорила, пожимая плечами:

— Так ведь это же была только комедия.

В начале лета в Жолну приехал бродячий театр — отличная труппа Элемера Ленгефи, которая давала спектакли в маленьком летнем балагане, на скорую руку сколоченном из досок. Город сразу ожил. Знатные господа из окрестных сел зачастили в Жолну на представления, а что до офицеров будетинского гарнизона, то они сделались завсегдатаями театра.

Тетушка Кливени вот уже несколько недель как была тяжело больна. Однажды под вечера когда бедняжка лежала в постели с температурой под сорок, писарь вернулся домой, весело насвистывая, и сказал Аполке:

— Аполка, на днях я познакомился с одним замечательным господином. Настоящий аристократ! Он видел тебя как-то на улице, и ты очень ему понравилась. Он сказал, что ты хороша, как Елена Прекрасная. Это очень милый, добрый человек, он взял для нас с тобой два билета в театр. Так что принарядись: мы идем в театр. Смотри будь ласкова с ним, моя девочка.

Аполка попыталась отказаться: ей, мол., нужно ухаживать за больной тетушкой:

— Правда ведь, тетя?

Но тетя не отвечала. Несчастная женщина, вся иссохшая, с пожелтевшим, прозрачным лицом, лежала в постели без сознания.

— Тише, ни слова! Будет так, как я сказал! — решительно проговорил Кливени. — А к ней мы позовем соседку, тетушку Кувик. Что толку, если мы будем здесь сидеть да охать! Если богу угодно, он и без нас ее исцелит. Правда ведь?

Вечером пришла вдова кожевника, похожая на сову.

— Присмотрите за моей женой, соседка, — распорядился писарь перед уходом. — Если попросит воды, дайте ей. Попросит еще что-нибудь, тоже дайте, если найдете.

Затем он взял под руку Анолку, и они вышли.

— Держи головку прямо, гордо. Выступай тоже гордо, пусть все видят тебя, любуются. Грудь чуть-чуть подай вперед. Н-да, понимаю я этого плута Адама, почему он так любил яблоки! Вот, теперь хорошо! Теперь ты великолепна!

У них были места в первом ряду партера. Незнакомый господин уже поджидал их. Это был мужчина с благородными чертами и светскими манерами, уже не первой молодости, но живой и подвижный. Весьма, весьма приятный господин. Каждое слово его так и звенело и было сладким, будто сахар. Завидев Аполку, он встал и представился: — Барон Пал Бехенци.

Это звучало так аристократично! Ботинки барона скрипели, монокль в глазу сверкал, и выглядывавший из кармана платочек и все платье распространяли крепкий аромат резеды.

Девушка боязливо отодвигалась от барона да украдкой поглядывала на него, и всякий раз, когда он обращался к ней, — а он то и дело пытался вызвать ее на разговор, — вздрагивала и отвечала коротко, каким-то чужим, ей самой незнакомым голосам. Она старалась следить за пьесой, которая называлась "Матяш будет королем".[25] Ах, как красив был маленький Матяш в своем длинном в сборку кунтуше, расшитом цветами, и как величественна его матушка — Эржебет Силади, одетая в простую крестьянскую поддевку, но украшенную золотыми бумажными лентами и звездочками, вырезанными тоже из бумаги!

В перерыве после второго действия барон на некоторое время исчез. Вернулся он с коробкой конфет и пакетом миндаля в сахаре для Аполки.