Осада Чигирина

Иван молчал, искоса поглядывая на жену, Марию, и двух малолетних дочек. Варвару и Милу. Девочки играли в куклы, и не обращали внимания на отца и мать. Мария лежала на соломе, прикрывая рукой глаза от солнца, и гладила младшую Варвару по длинным косам.

Конный отряд, сопровождающий переселенцев, значительно отстал. И появился только тогда, когда люди остановились возле хутора, и с ужасом смотрели на перекошенные хаты, заброшенные дворы, разбитые ставни и двери. Часть деревни была сожжена, почерневшие, закопченные стены, имели затрапезный вид, и не вызывали у переселенцев ни малейшего желания здесь оставаться.

Ивану от роду было шестьдесят лет, невысокого роста, выглядел он значительно старше. Кряхтя и ругаясь, Иван уныло качал головой и щурился. Выцветшие, бесцветные глаза, с чёрными кругами, на сухой, обветренной коже, с глубокими морщинами, подслеповато слезились. Разглаживая густую, рыжую бороду, руками, с дряблой кожей, землистого цвета, крутил тонкой шеей, словно испуганный зверь, попавший в силки, в ожидании смертного часа.

Старый, видавший виды жупан, серого цвета, заштопанный умелыми руками жены, плотно сидел на хорошо сбитой фигуре Ивана. Трещали нитки, когда Иван наклонялся, делая резкие движения, и мог лопнуть на спине. Только Иван, зная крутой нрав жены, старался бережно обходиться с одеждой, всегда держал в чистоте, и не жаловался на короткие рукава. Обвислые шаровары, так и хотели упасть на землю, Иван их постоянно подтягивал, скрученной, сгнившей верёвкой, матерясь, делая новые, тугие узлы. Зато в телеге, на зиму, лежал настоящий тулуп, подарок одного из казаков, в знак благодарности, за радушный приём и ночлег, не раз спасавший Ивана от лютых морозов. С высоким воротником, как у стрельцов, и глубокими карманами.

– Та тут и собаки жить не станут, – прошептал он вполголоса, и почесал рыжие, как копна волосы. – Попробуй не согласиться, замордуют ироды, чтоб им пусто было.

Он повернулся и небрежно махнул рукой. С последних двух телег соскочили несколько парней, и быстрым шагом направились к Ивану. Один из них, Дмитрий, сильно отставал, хромая на правую ногу, после попадания турецкой стрелы, и вытирал потное лицо рукой.

– Ну, что дядько Иван, – спросил Дмитрий, завидя озабоченное лицо односельчанина.

– Сам погляди, потом вопросы задавай, умник. Видишь, всё сожгли, село пустое. Глянь в хлеву, может там, чё осталось.

Дмитрий, чувствуя себя по неопытности человеком бывалым, в ответ кивнул, с умным видом, и пошёл за дом. Иван уселся на сломанный забор, и приуныл.

– И чего это так нам не везёт? Только в Гайском прижились, и на тебе, – пробубнил он, и посмотрел на девочек, и жену.

– Пустой хлев, – закричал Дмитрий, разводя руки в стороны. – Ни соломы для скотины, ни корыта, пустота. Мыши и те не пищат. Жрать нечего. Правда хлев не успели поджечь, стены целые и крыша. Можно лошадей загнать, напоить. Вон и колодец. И передохнуть малость.

– Чует моё сердце, что здесь мы и останемся, – ответил Иван и показал рукой на дорогу.

– Вон уже, едут, благодетели наши. Гореть им всем в аду, на костре. Чтоб кости их трещали, и черти по башке каждый день палками били. Нелюди.

К Ивану люди относились с уважением, он был самым старшим, и опытным. В молодости воевал, побывал в плену, и часто рассказывал о своих приключениях.

– Дядько Иван, так это, может дальше пойдём? – спросил Дмитрий, с надеждой в голосе.

– Куда? Думаешь там лучше? Или ждут нас кисельные берега? Сейчас везде так, и никто нам не разрешит идти дальше. Попомни мои слова. Да и люди устали, нужен отдых, небольшой. Смотри, не ляпни языком, не подумавши. Лучше молчи, Дмитрий, молчи.

И Иван пригрозил молодому парню кулаком.

– Да понял, понял, не дурак.

– Не дурак, только вспомни, как из-за тебя едва село не сожгли. Забыл, дурья башка? Зачем сказал, что у нас ночевали запорожцы? Кто за язык тянул?

– Дядько Иван, век не забуду, глупость свою. И память татары оставили. В ноге. На всю жизнь. Теперь до старости придётся ногу тянуть. И на лошадь не залезть, и ходить как хромой утке.

– Зато живой, и саблей владеешь, не хуже турок. Скажи спасибо Богу, что не заарканили. И не потащили на галеры. Там бы и сгинул.

– Как жить под турками, дядько Иван? Не смогу я долго, чего греха таить. Уйду, брошу всех.

– Эка куда тебя понесло, негодник. О матери, сестрёнке подумал? Каково им будет, без кормильца? Выбрось дурь из головы. Ты гляди лучше на дорогу. Сам Юрась к нам пожаловал.

– Сын Богдана Хмельницкого?

– Он самый, вырядился, как на парад, тьфу, смотреть противно.

Иван сплюнул, и незаметно для подъезжающих всадников перекрестился. Юрась сидел на белом жеребце, в дорогой одежде, за ним тянулась длинная свита татар, не менее десяти всадников, поднимая на дороге столбом пыль. Бледный, худой, с измождённым лицом, Юрась, косился на крестьянский обоз, с неким презрением в глазах. Люди притихли, боясь пошевелиться, и с нескрываемым ужасом ждали, что на этот раз придумал Юрась.