Осада, или Шахматы со смертью

— Послушайте, капитан… Я сообщила вам о двадцати тысячах песо, припрятанных в трюме «Марка Брута», но не сказала еще вот что. К призовым деньгам, которые и так причитались бы вашим людям за спасение этого груза, я добавлю еще десять процентов от этой суммы.

— Сорок тысяч реалов? Вы это всерьез?

— Мне не до шуток Две тысячи песо серебром. Это на двадцать процентов больше того, что вы и ваши люди получали до сих пор. Не говоря уж, разумеется, о причитающемся вам по закону.

Следует молчание, оценивающее и продолжительное. Лолита видит, что корсар складывает губы трубочкой, словно бы для того, чтобы протяжно свистнуть. Но удерживается.

— Я вижу, для вас это важно, — произносит он наконец.

— Жизненно важно. Не возместив такой потери, фирма «Пальма и сыновья» может считать себя банкротом.

— Неужели так плохи дела?

— Хуже некуда.

Резкая прямота ответа, нежданно и будто непроизвольно слетевшего с языка, удивляет саму Лолиту. На мгновение задержав дыхание, она в растерянности не решается отвести глаза от Пепе Лобо, который смотрит на нее очень серьезно. Может быть, не стоило так говорить, в тревоге спрашивает она себя. Заходить так далеко. Совершенно очевидно, что она никогда бы не сделала такого признания ни дону Эмилио, ни Мигелю. Да и никому на свете. Слишком она для этого горда и благоразумна. Слишком хорошо знает свой город. И вдруг чувствует — капитан видит то и другое с такой ясностью, словно читает эти мысли, проносящиеся у нее в голове. И, как ни странно, от этого она успокаивается.

— Соваться туда — самоубийство, — говорит корсар после долгого молчания.

Они остановились у парапета стены — как тогда, в ночь карнавала, думает Лолита — и смотрят, как вдалеке, над водой, зыблемой ветром у камней бастиона Кочинос, поочередно вспыхивают и потом сливаются в единую прямую линию одиночные тусклые, дрожащие огоньки за мысом Рота, до которого — шесть миль взъерошенного моря в белых пенных барашках.

— При таком-то ветре, — продолжает Пепе Лобо, — можно разве что развернуться у французского форта на Санта-Каталине и вслед за тем подойти где-нибудь совсем близко к берегу… Но это значит — трижды подставить борт их пушкам.

— Ночь безлунная. Это даст несомненное преимущество.

— И добавит трудностей. Повысит риск. Как пройти впотьмах скалы Гальинаса?.. Там очень «грязная» вода.

Моряк опирается обеими руками о парапет, будто стоит на мостике, и — отмечает Лолита — смотрит на море, словно с палубы своей «Кулебры». У него лицо человека замкнутого и нелюдимого, который ни на море, ни на земле ничего не принимает как само собой разумеющееся. Не доверяет никому и ничему.

— Однако добраться мало, — продолжает он, — надо будет еще взять на абордаж бригантину и справиться с теми, кто окажется на борту. Без шума это сделать не получится. Не говоря уж о том, что рядом стоит на якоре отлично вооруженная фелюга: у нее — две карронады по двенадцать фунтов и четыре шестифунтовые пушки… И вы хотите, чтобы я подставил «Кулебру» под огонь береговых батарей, взял на абордаж «Марка Брута» и еще выдержал схватку с фелюгой?

— Да. Именно это я и хочу.

И, слушая собственные слова, Лолита говорит себе: господи боже, не знаю, откуда берется у меня такая трезвость мысли, но будь благословенна она и та нужда, что позволяет мне говорить с ним и сохранять хладнокровие. Спокойствие, которое не дает кинуться к нему, прильнуть всем телом и сделать так, чтобы он снова поцеловал меня.

Корсар медленно кивает, будто отвечая своим мыслям. Кажется, он пришел к неким умозаключениям, неведомым Лолите.

— Не знаю, что вы думаете обо мне… кем считаете… Но обещаю вам…

Он замолкает, а вернее — обрывает свои слова неопределенным, несвойственным мужчине вздохом. У Лолиты от его голоса и от пришедшего ему на смену молчания по коже бегут мурашки. Ее пробирает дрожь и от острого вожделения, и от себялюбивой своекорыстной надежды. Как одновременные вспышки молний, они накладываются друг на друга, но вот, погаснув, оставляют лишь неизбежный вопрос — приземленный и жалкий:

— Вы можете это сделать?

Пепе Лобо смеется. Мягко и сдержанно, но и не пытаясь скрыть свой смех. Можно было бы подумать, что кто-то невидимый рассказал ему нечто забавное — причем так тихо, что Лолита и не услышала. Этот смех и подает надежду, и повергает в растерянность. Кажется, если бы сам сатана рассмеялся сейчас рядом с ней, это не оказало бы на нее такого действия.

— Я могу попробовать, — негромко отвечает корсар. — Море — дело такое… Никогда наперед не знаешь, что выйдет, а что нет.

— Я о том и прошу вас. Попробовать.

Теперь он смотрит вниз — туда, где у подножия стены поплескивает теперь уже совсем темная вода и в полумраке таинственно мерцает пена, которую ветер швыряет о камень.

— Согласитесь, что слишком много хотите.

— Соглашаюсь.

Пепе Лобо по-прежнему не сводит глаз с фосфоресцирующих клочьев пены. Из всех людей на свете, внезапно говорит себе Лолита, из всех, с кем я была и еще буду знакома, этого человека я знаю лучше всех. А он только раз поцеловал меня.

— Почему же тогда все-таки хотите?