Осада (СИ)

– Вообще, ты прав. Иисус – Бог слабых. Так уж повелось. Сильные начинают верить в Него только когда слабеют или встречают более сильного. Или когда сама Церковь Его становится сильней их, – Тетерев пристально смотрел на отлученного, не прерывая, – А когда Церковь стала сильнее всех сильных, тогда только их вера, да и вера любого человека вышла из плена сомнений, заблуждений, тревог.

– Христос стал солидным, уважаемым Господом, – Кондрату будто язык прикусили. Ответить он не мог: Тетерев, сам не зная того, ибо обстоятельств отлучения Микешин никогда никому не рассказывал, ужалил в больное место. – А то что он Бог слабых и обездоленных, как ты сам говоришь, и как учит библия, это уже на десерт. Потом и для тех, кто верит. И про верблюда, прошедшего через игольное ушко, и про… кстати, помнишь, Христа пригласили в богатый дом на корпоративную вечеринку. Он еще помогал обращать воду в вино, когда то закончилось, чтобы не стыдить хозяина. Этакое небольшое чудо на заказ, именно для солидных людей, чтобы и те не отвернулись. Будь Иисус чуть популярней, хозяин дома мог бы провозгласить, что собравшиеся авторитеты пьют вино от самого Христа, это весьма подняло бы имидж последнего.

– Ты ерничаешь, – заметил Микешин после долгой паузы, – как будто ерзаешь на сковородке.

– А на чем мне еще ерзать е Его царствии?

– Все же ты слишком хорошо знаешь библию, чтобы отринуть ее.

– Скорее, наоборот, читал библию, чтобы потом понять – и отринуть. В этой книге слишком много говорится о любви к Богу и слишком мало об обратном процессе, ах да, кроме того случая, что он пожалел свои создания и не уничтожил их всех разом вторично. Тот же Христос говорит о любви к ближнему, но все исцеления использует для своей рекламной кампании. И еще создает первого зомби, чертовски современно, – они проспорили, без малого несколько часов, уже и парни Тетерева вернулись, но вынуждены были стоять за дверью, ожидая окончания спора, а те все говорили и говорили. Так ничего и не решив меж собой, вынужденно закончили беседу, лишь когда стало совсем темно, и выяснилось, заодно, что электричество в этот день как раз закончилось. Так что ужинать пришлось полуфабрикатами, рассчитывая на их приготовление уже по ходу.

Следующие несколько дней разговоров, ни длинных, ни коротких, меж Тетеревом и Кондратом не случилось. Свое слово авторитет держал, отлученного не беспокоили ни случайные гости, ни намеренные поделиться с ним своими бедами и горестями, дни проходили в странном спокойствии, вернее, оцепенении, так что Кондрат даже стал скучать по прежним временам, когда был нужен, но так отчаянно противился человеческой надобности в нем. Разве что Настя изредка спрашивала его – и так же осторожно, стараясь не коснуться «бывшей его профессии», как это назвал сам Тетерев.

Странно, но Кондрат ревновал ее к авторитету. Не от телесной близости, конечно; Настя отбирала у Тетерева другое, нужное Микешину – внимание, он хотел поговорить по душам, как в первый раз, еще как-нибудь, но все не случалось. То сам не решался, то авторитет был занят своей подругой. Как он понял из их разговоров он стал далеко не первым ее близким человеком, до этого был и другой, по которому Настя даже скучала, открыто, что несколько коробило Кондрата, но не вызывало никаких эмоций у Тетерева. Впрочем, прежнее свое занятие она едва ли бросила, ведь даже поджидая своего друга, она занималась собственной торговлей, у солдатни, что пацаны могли дать ей? Разве что некоторое удовольствие, вкушение запретного плода, или привычку, надобность, Кондрату не раз приходилось слышать от той же Лены Домбаевой, мир ее праху, что женщине без секса никуда, что неделя, проведенная в монашестве, уже может вызвать нежелательные последствия, что говорить о целом месяце, который она однажды провела, и «еле откачали потом», признавалась она, скромно поглядывая на Кондрата, опустив очи долу. И перечисляла симптомы: начиная с депрессии и кончая задержкой или тяжелым предменструальным синдромом, он уже не помнил. «Это вам проще – пальчиками, а нам нужно что-то полноценное ощущать», говорила она безо всякого смущения, стараясь выговориться. Колька тогда не удивился, что Кондрат постарался вытурить из дому ее поскорее, чтобы не слышать больше ничего подобного, парень, наверное, в душе посмеялся над целомудрием своего любовника. Равно как и над «блудницей Еленой», как он отозвался о Домбаевой. Впрочем, еще не раз приходившей и выплакивавшейся о нелегкой женской доле именно ему, любившему не таких как она, верно, ей казалось, в сочетании дьячка и педофила сокрыт некий сакральный смысл, отчего она старалась навестить его почаще, выговориться, облегчиться, да и в последний раз, пришла просить отпущения, он не сомневался, имея в виду все то же.