В течение второй, в целом весьма теплой, половины 1204 года несколько гонцов вышли из покоев властителя Венеции с такими обморожениями, что медикусам лишь с огромным трудом удалось устранить из их речи заикание и постоянный стук зубов. Однако в декабре, выкашляв темные сгустки крови, два разговорчивых посланника тяжело заболели воспалением бронх и вскоре скончались, после чего немного осталось таких, кто не побоялся бы подойти к источнику роковых простуд хоть на пядь ближе, чем того требовали обстоятельства.
Невероятно бледный, даже на зеркале не оставлявший следов от дыхания, с бородой и волосами, покрытыми в жаркие дни игольчатым инеем, Энрико Дандоло распространял вокруг себя такой студеный холод, который мало кто мог выдержать. Неотступная болезнь заморозь и периодически приходившие плохие новости привели к тому, что холод полностью объял властелина Республики Святого Марка. И несмотря на то что лежал он на ложе, устланном мехом соболей и бобров, хвостами черно-бурых лисиц и шкурками золотистых куниц, и был по самое горло закутан в огромную накидку из горностаев, он уже давно не чувствовал собственного тела – ни конечностей, ни сердца, ни души, ничего, кроме ни на миг не покидавшего его желания восполнить недостающие перья в чудодейственном плаще. На предложение латинского патриарха Фомы Морозини исповедаться, чтобы душе облегчить расставание с миром, слепой старец даже губы сжал в гримасу ледяного презрения.
– Господи, Боже милосердный, ведь у дожа во всем теле не прощупывается даже самый слабый пульс! – заявил magister Antonius, когда в последний раз набрался храбрости осмотреть его. – Пресвятой Господь, в этом человеке бьется жизнью только одно – мысль о том, как бы заполучить недостающие перья!
Между тем, болгарский царь Калоян похищенное не возвращал. Более того, он посылал дерзкие предложения, смысл которых состоял в том, что на нем, Калояне, этот плащ будет смотреться гораздо изящнее, и вот об этом он готов вести переговоры.
– За него я мог бы предложить десять мотков шерстяных ниток – вяжи и распускай, сколько душе угодно! – время от времени издевательски свистел на весь Царьград ветер-языкослов.
Правда, имелись и ободряющие вести. В частности, шпионы доложили, что восьмым пером владеет василевс Феодор Ласкарис, правитель Никейской империи, в которой непокорные греки снова начали плести повести о былой славе и снова возносить своих двуглавых орлят.
Из союзников, готовых вместе с дожем нанести удар в этих двух направлениях, остались лишь ненадежный Баддуин I и славолюбивый граф Луи де Блуа. Некоторое время назад своенравный маркграф Бонифацио Монферратский, недовольный той ролью, которую отвели ему хроники Четвертого крестового похода, отступил в область Фессалию и основал там Фессалоникийское королевство. Один за другим к нему присоединились и другие видные бароны – Бертхольд фон Каценелбоген, Амадео Буффа, Николя де Сент-Омер, братья Альбертино и Роланд де Каносса. Осенью Бонифацио вторгся в центральную Грецию и передал власть над Аттикой и Беотией бургундскому рыцарю Отону де ла Рошу. Южнее, также с помощью фессалоникийского короля, Вильем Шамплит и Готфрид Вилардуен основали Ахейское княжество. Все эти карликовые государства стали вассалами Бонифацио и фактически не признавали верховной власти латинского сюзерена, а вместо предусмотренного протоколом десятка слов вежливости направляли в Царьград издевательства:
– Пока перезревший Балдуин, выполняя данный своей даме завет, жмурится на один глаз…
– В его родной Фландрии нет такого парня, у которого от похотливого взгляда этой дамы не налился бы соком огурец…
– Длиннющий и тяжеленный!
А о Святой земле больше никто и не вспоминал. Освободительная кампания, предпринятая крестоносцами, вылилась в дрязги, препирательства, сплетни, самовосхваление и ядовитое злословие. Последний раз о Иерусалиме напомнил не кто иной, как Дандоло. Поднимая старое знамя, которое звало спасать от неверных святыни, напоминая о первоначальных планах, слепой дож сделал попытку снова объединить рыцарей вокруг своих личных планов. Но даже император Балдуин I Фландрский, убаюканный приятной спокойной жизнью, отверг возможность такого утомительного и опасного предприятия.
Не так уж много времени прошло с того дня, как было получено известие о том, что во Фракии озлобленное византийское дворянство подняло мятеж и что Калоян в поддержку восставшим двинул войско, состоящее из болгар, куман и ветров, а в Царьград стали поступать невероятные сообщения – в целом ряде городов империи и даже в венецианском Адрианополе гарнизоны латинян один за другим разбиты или обращены в бегство.