Осажденный Севастополь

Вообще на этот раз французы были мрачны и молчаливы. Офицеров с их стороны было видно очень мало: им было стыдно показаться, так как нечем было хвастать. Траншей-майор постоянно кричал тому или другому солдату:

- Ме 5ОП5 раз с!е 1а Н, засгге пот (не та линия)! - Увидев одного из своих в -блузе, французский офицер покраснел как рак и закричал на него, чтобы тот пошел переодеться. Сам офицер был в новом сияющем мундире и отличной фуражке, но в потертых брюках и грязном галстуке.

С нашей стороны явилось много офицеров, и герой дня Хрулев проехал по линии в своей героической черкесской шапке; за ним следовал и его знаменитый ординарец боцман Цурик.

Убитых французов стали привозить в фурштатских телегах, запряженных тройкой, и складывать у Камчатки, по которой бродили французы. Зуавы принимали тела, клали на носилки и скрывались за изрытым ядрами холмом. Привезли седьмой полуфурок.

- Довольно, - сказал один из зуавов, махнув рукою.

Глебов возвращался домой, когда уже смеркалось, под звуки возобновившейся, хотя не очень сильной канонады. По дороге он встретил солдат, торговавших французскими ружьями, по полтиннику за штуку, и штуцерами - по десяти рублей. Штуцера продавали офицерам тайком, так как вышел приказ все взятые солдатами штуцера доставлять в штаб, где выдавали только по пяти рублей за штуку.

Сторговав штуцер, Глебов шел по Екатерининской улице, сильно пострадавшей от мартовской, майской и июньской бомбардировок. Большинство домов были уже покинуты жителями; боковые улицы также были пусты, изрыты взрывами бомб и покрыты ядрами, осколками и нелопнувшими бомбами. В некоторых более уцелевших домах помещались кашевары, и воздух был здесь отравлен запахом от отбросов провизии и от помоев. За простреленным насквозь, полуразрушенным театром вместо домов оставались лишь кучи щебня и мусора, которыми было покрыто все пространство сзади четвертого бастиона. По развалинам бродили матросы, выдирали гвозди и тащили уцелевшие двери и доски для блиндажей и землянок.

Миновав эти картины полного разрушения, Глебов приближался к лучшей части улицы. Уже давно опустела гостиница Томаса, пробитая ракетой, уже и в кондитерскую Иоганна влетела бомба - и кондитерская опустела; одна вывеска с золотыми буквами висела над крыльцом, но вместо двери глазела черная впадина.

Начиная от дома Нахимова, где было еще весьма опасное место, Екатерининская была полна солдатами, которые сидели и лежали на тротуарах, иные в шинелях, другие в одних рубашках, подле ружей, составленных в козлы. Солдаты ужинали после жаркого дневного дела. Офицеры ходили между ними. О фронте не было и помину: пример моряков и братская осадная жизнь в короткое время, казалось, изменили самый дух армии. Солдат ломал или не ломал шапку, смотря по желанию. Случалось, что на той же улице офицеры делали расчеты своим людям, и тогда солдаты наряжались в шинели, выстраивались вдоль мостовой, слышались странные, давно забытые всеми звуки учебной команды. Одну часть рассчитывали, а другая в одних рубашках раздольно и свободно хлебала щи.

Алексей Глебов на минуту остановился, посмотрел на солдатиков и офицеров и призадумался. Мысли его ушли далеко. Вспомнилась родная деревня, строгие родители, бары прежнего времени, перед которыми трепетали крепостные люди. Вспомнились обстриженные косы в девичьей, сдача одного из лакеев в рекруты, вопли бабы и много других сцен крепостного самодурства. Вспомнилось его детское негодование против несправедливости. Затем мысли его вдруг перенеслись к Московскому университету; много отрадных картин, много светлых хороших чувств вдруг нахлынуло на него. Здесь он впервые стал относиться к жизни сознательно, с увлечением, свойственным молодости, с горячею верою в будущее. Вся жизнь его, все его мысли соответствовали в то время словам поэта:

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни.

Затем эпоха суровой реакции, выход из университета, поступление на военную службу - единственное, что оставалось ему, чтобы не поссориться окончательно с стариком отцом. Знакомство с военными порядками после светлых университетских мечтаний; любовь к солдату, сначала теоретическая, но постепенно окрепшая в нем и ставшая серьезным и глубоким убеждением, - все это вспомнилось Глебову.

Мысли его были прерваны свистом снаряда, который упал саженях в двух от Глебова.

Солдат тотчас поднял снаряд и стал разглядывать.

- Смотри, не граната ли! - крикнул Глебов, зная беспечность русского человека.

- Как будто граната, ваше благородие. Не успел солдат выговорить, как гранату разорвало. Товарищи бросились к нему.

- Что, не убило ли кого? - сказал подошедший ротный командир таким спокойным голосом, как будто спрашивал: "Что, не потерял ли кто копейку?"

- Солдата, ваше благородие.

Глебов хотел взглянуть, но, пока протиснулся сквозь толпу, убитого положили на носилки и понесли.

- Жаль, хороший был солдат, - сказал ротный командир и перекрестился.

VI