Оседлавшие Пегаса

В самом деле, если вам уж очень надобны французы, то, вместо того чтоб выписывать их за дорогие деньги, присылайте сюда побольше подвод и забирайте даром. Их можно ловить легче раков. Покажи кусок хлеба – и целую колонну сманишь! Сколько годных в повара, в музыканты, в лекаря, особливо для госпож, которые наизусть перескажут им всего Монто; в друзья дома и – в учителя!!! За недостатком русских мужчин, сражающихся за Отечество, они могут блистать и на балах ваших богатых помещиков, которые знают о разорении России только по слуху! И как ручаться, что эти же запечные французы, доползя до России, приходясь и приосанясь, не вскружат голов прекрасным россиянкам, воспитанницам француженок! Некогда случилось в древней Скифии, что рабы отбили у господ своих, бывших на войне, жен и невест их. Чтоб не сыграли такой штуки и прелестные людоеды с героями русскими!»

8 декабря пределы Российской империи покинул Наполеон. Через неделю после него русскую границу (теперь уже с востока на запад) перешли первые толпы из бывших соединений Великой армии. В основном это были солдаты и офицеры корпусов Макдональда, Шварценберга и Ренье, которые не участвовали в походе на Москву. Они не были так истощены и сохраняли ещё способность удивляться, радоваться, негодовать. Вот как передаёт их эмоции граф Филипп де Сегюр:

«Бросая последний взгляд на эту страну печали, откуда они вырвались, видя себя на том месте, где пять месяцев тому назад победоносно вступили их бесчисленные орды, многие плакали и кричали от боли!

Вот тот берег, который был как щетиной покрыт их штыками! Вот та союзная земля, которая только пять месяцев тому назад исчезла под ногами их бесчисленной союзной армии и словно волшебством превратилась в долины и холмы, покрытые движущимися людьми и лошадьми! Вот те самые лощины, откуда выходили, сверкая под лучами жгучего солнца, три длинных колонны драгун и гусаров, похожие на реки, отливающие железом и сталью.

Все исчезло – люди, оружие, орлы, лошади, даже солнце и эта река-граница, которую они перешли, полные отваги и надежды!

Теперь Неман – только длинная масса льдин, спаянных друг с другом суровой зимой. Вместо бесчисленных воинов, с такой радостью и гордостью устремившихся в землю русских, из этой бледной и обледенелой пустыни выходит только тысяча вооруженных пехотинцев и кавалеристов, девять пушек и двадцать тысяч несчастных, покрытых рубищами, с опущенной головой, потухшими глазами, с землистым и багровым лицом, с длинной и взъерошенной от холода бородой. И это вся Великая армия!»

Это был день торжества и радости для каждого русского человека, не преминул отметить его и Фёдор Николаевич Глинка:

Питомцы берегов Луары
И дети виноградных стран
Тут осушили чашу кары:
Клевал им очи русский вран
На берегах Москвы и Нары;
И русский волк и русский пес
Остатки плоти их разнес.
И вновь раздвинулась Россия!
Пред ней неслись разгром и плен
И Дона полчища лихие…
И галл и двадесять племен

От взорванных кремлевских стен
Отхлынув бурною рекою,
Помчались по своим следам!..
И, с оснеженной головою,
Кутузов вёл нас по снегам;
И всё опять по Неман, с бою,
Он взял – и сдал Россию нам
Прославленной, неразделённой.
И минул год – год незабвенный!

В середине декабря русские войска вошли в Вильно. 23-го в город прибыл Александр I. Чтобы не травмировать чувствительного государя бедствиями войны, для его проезда провели специальную дорогу вдали от пути, по которому бежали завоеватели.

По случаю приезда царя в Вильно, собралось всё местное дворянство. Город был иллюминован. Прозрачные картины представляли Россию торжествующей, Александра милующим, а Наполеона бегущим. По этому поводу Глинка едко заметил в дневнике: «Известно стало, что картины сии рисовал тот самый живописец, который за несколько пред сим месяцев изобразил те же лица, только в обратном смысле, для освещений в честь Наполеона. Тот же профессор, который протрубил теперь программную оду в честь русских, славил прежде французов».

Литовцы открыто сочувствовали французам, зато евреи изо всех сил угодничали перед победителями, что с удовольствием отметил Глинка[2].