Осень 93-го. Черные стены Белого дома

Андрей вспомнил, как две недели назад они проходили здесь вместе с Пашей Русских поздним вечером после того, как безуспешно пытались получить санкцию президента на установление прямой линии связи с Белым домом. Тоща все вокруг источало тревогу и напряженное ожидание развязки. Увидев неподалеку от Спасской башни импровизированное пулеметное гнездо, сооруженное наспех из мешков с песком, и копошащихся рядом солдат в касках, он тогда подумал: «Надо же, как в 1918-м!» Теперь здесь было прежнее безмятежное спокойствие. Даже припаркованные позади первого корпуса «Волги» со спецсигналами выглядели буднично и умиротворенно. Не так, как смотрелись такие же машины на Старой площади или во дворе известного здания на Лубянке. Те, казалось, были в состоянии тревожной готовности и экстренному выезду.

ВОСПОМИНАНИЯ: «За последние дни это была моя вторая крупная осечка. Первая — в конце сентября, когда мы с Пашей носились с идеей «прямой линии связи» с Белым домом. Теперь — эта! Наверное, Филатов знал что-то такое, чего я тоща не знал. Разумеется, он был посвящен в дальнейшие планы президента, которые не предполагали реализации нашего замысла. Более того, наверху уже, наверное, продумывали, как не допустить амнистии, идеи о которой уже витали в воздухе. Я тогда подумал: «Надо же, проработал в Администрации чуть больше полугода, а уже практически испортил отношения с ее руководителем». То, что Филатов был мной недоволен, очевидно. Но что я делал не так? В чем я был виноват? Почему в довершение всего я заслужил даже сомнение в благонадежности? Почему он так сказал: «Надо посмотреть, на кого вы работаете». Не доверяет? Подозревает в чем-то?» (Из воспоминаний А.П. Орлова.)

Перед самым пропускным пунктом у Спасской башни, где прапорщик Главного управления охраны проверяет у входящих и выходящих документы, Орлову пришла в голову мысль: «А что, если у меня сейчас, прямо здесь, на выходе, отберут удостоверение! Может быть, Филатов уже дал соответствующую команду! Действительно, предлагаю ему то, что ни в какие ворота не лезет! Президент говорит: «Нет прощения мятежникам!», а кто-то (кто такой?) подсовывает бумагу с предложением амнистии!».

Прапорщик подержал удостоверение Орлова, внимательно сличил его лицо с фотографией и сухо бросил:

— Проходите.

«Не отобрали, — не то удивился, не то обрадовался Андрей. — Значит, все еще впереди».

15 октября 1993 года, пятница, утро Москва. Рублево-Успенское шоссе. Частный дом

В большом зале, хранившем черты старого цековского особняка, разговаривали трое — Григорий, молодой человек в элегантном костюме, белой рубашке и с модным галстуком; Борис, высокий седовласый мужчина простецкого вида, одетый в бежевую кожаную куртку; и Рэй, молодой человек спортивного телосложения в коричневом свитере крупной вязки. Обращали на себя внимание его прическа в форме ежика и легкий акцент, с которым он разговаривал.

Двери гостиной были плотно прикрыты, как, впрочем, и окна, за которыми раскачивались желтые ветки деревьев. Здесь, за городом, было ветрено и совершенно не чувствовалось наступление осени.

Обстановка в комнате сохраняла черты прежней помпезности — массивный книжный шкаф с секретером, за поблескивающими стеклами которого виднелись корешки энциклопедических справочников и толстых альбомов с художественными репродукциями; громоздкий кожаный диван и несколько таких же кожаных кресел, произвольно стоящих вокруг стола, на котором стояла полуметровая бутылка виски в форме качелей и низкие стеклянные стаканы на изящном подносе; большая мебельная горка с дорогой фарфоровой и хрустальной посудой. Над столом висела тяжелая пятирожковая люстра из темного металла, напоминающего бронзу. Пол устилал громадный во всю ширину помещения ковер.

Стены гостиной были увешаны картинами в толстых, потерявших золотой блеск, багетовых рамах, на которых были изображены горные пейзажи и романтические замки. У стены стоял резной сервировочный столик, заставленный бутылками с пестрыми этикетками.