Осень Европы

Капитан Тодт нашел этого мальчишку одной дождливой мартовской ночью, десять лет назад, когда тот прятался от polizei на Анхальтер-Банхоф. Внуки – тогда они еще не набрались сил, чтобы вырасти из футбольных хулиганов и расистов среднего уровня до людей, умеющих управлять собственной страной, – напали в конкорсе на другую банду болельщиков. Частная полиция прервала драку и рассеяла толпу, и Капитан и его предшественник, Полковник Альдо, оказались в редко посещаемой зоне помоек, где валялись кучи мешков с отходами из вокзальных фаст-фудов.

Когда они присели, пытаясь тихо отдышаться, и смотрели, нет ли за ними погони, Альдо услышал, как под ближайшей кучей мешков что-то шевелится. Двое молодых людей расшвыряли мешки и нашли под ними грязного мальчишку с горлышком разбитой бутылки в одной руке и новеньким развлекательным микроцентром Sony под боком – все еще в упаковке, который он явно вынес из фирменного магазина Sony, как-то перехитрив охранную систему. Что поразило Капитана, даже тогда, – в глазах мальчишки не было страха. Он бы попытался убить их обоих, если придется.

– Чокнутый крысеныш, – хмыкнул Альдо.

– Оставим его себе, – сказал Капитан, которого в те дни все еще называли Флорианом. Альдо поднял бровь.

– Пожалуй, пригодится в драке, – объяснил он. – Что скажешь, пацан? – спросил он мальчика. – Хочешь присоединиться к Внукам Гаврило Принципа?

– Отвали, дедуля, – с издевкой сплюнул мальчишка. Но когда Альдо и Флориан решили, что снаружи все чисто и пора двигаться, он последовал за ними в один из их клубов, где его тут же облепили и привели в порядок многочисленные фрау, и тогда выяснилось, что он сбежал из государственного приюта и теперь ему некуда идти, хотя к тому времени уже никто не сомневался, останется он с ними или нет.

Ни один из них не мог бы сказать, кто такой Гаврило Принцип, без помощи «Гугла», а если бы не программы распознавания голоса, то многим не помог бы и он, настолько они были безграмотны. Как и Двадцатка – он требовал, чтобы его звали Двадцаткой, но только через несколько месяцев они узнали, откуда произошло прозвище, – большинство Внуков были либо выпускниками, либо беглецами из известной своей жестокостью системы сиротских приютов Берлина. Даже те, у кого были дома и семьи, не назвали бы их традиционными или любящими. Они сошлись на почве общей любви к футболу и общей ненависти к клубам противников и их болельщикам. Они с отточенным отчаянием дрались с фанатами других берлинских клубов, других немецких клубов, других европейских клубов. Лучше всего было драться с итальянскими ультрас. Ультрас буквально отказывались останавливаться, все перли и перли, когда любая рациональная оппозиция уже давно бы сдалась. Драться с ультрас было честью.

Теперь Альдо сидел в Плетцензее, уже восемь лет – из пожизненного срока за поджог сомалийского общественного центра в Далеме, когда погибло четырнадцать человек. Государство требовало смертного приговора, но удовлетворилось тем, что периодически отменяло сегрегированный статус Альдо в тюрьме и наблюдало, как быстро его убьют заключенные-мусульмане. Пока что пятнадцать минут – максимальное время, которое он провел среди зэков до их нападения. Капитан навещал его, когда получалось. Альдо знал, что тюремщики вмешаются во время любых волнений, но все равно восемь прошедших лет уже давали о себе знать. Его волосы совершенно поседели.

Альдо было почти сорок – самый старший из Внуков, почти Мафусаил. Истинный визионер. Пока Хавьер пробивался через иерархию наверх, Альдо доказывал свою визионерскую репутацию, встречаясь с лидерами других групп болельщиков, пожимая руки, заключая альянсы. Внуки начали объединяться с некоторыми другими бандами, потом поглощать их, потом подминать. Когда Альдо арестовали, Внуки Гаврило Принципа обзавелись армией почти в две тысячи человек и правили собственной страной.

* * *

Не считая сегодняшнего произвола – на который он уже планировал апокалиптический ответ, – утро, как правило, было довольно тихой порой. Пристрастие Внуков к промышленным объемам пива и шнапса, а также нередко к веществам, еще не одобренным для употребления людьми, означало, что утро здесь было по большей части временем интроспекции, а не насилия. Капитан правил своей половиной Муниципалитета железной рукой – стремившейся к справедливости, но все же в конце концов железной. Он разделил своих последователей на дозоры, и горе любому, кто предавался роскоши любого стимулятора сильнее кофе менее чем за двенадцать часов до следующего своего дозора.

Так что, когда этим утром начался ракетный обстрел, все его люди были начеку, в здравом уме и твердой памяти и выполняли свои обязанности на максимуме возможностей, как и должно быть, и продолжали выполнять их и сейчас, спокойно и методично. Конечно, как только их Дозор закончится, они сделают все возможное, чтобы нажраться в стельку…