Осень и Ветер (СИ)

— У меня есть время, — говорю прямо в сузившиеся от злости глаза Яна. — Можем выпить вместе, дружище. Раз уж не виделись… сколько? Почти два года.

Ян кивает, но держится настороженно. Даже смешно.

Мы идем к их столу: почему я не удивлен, что ужин сервирован с романтическим флером. Интересно, что они отмечают? Еще одного ребенка?

— Шампанское? — Ян переводит взгляд на Еву, а я не могу не смотреть на то, как они держатся за руки.

— Может, покрепче? — выношу встречное предложение.

Я сегодня с водителем, так что без разницы. Сто лет не пил, а сейчас хочется в хлам, в дрова.

Нам приносят коньяк, Еве — бокал шампанского и фрукты.

Она достает телефон из сумочки, извиняется — и уходит.

— Волнуется за дочь, все время звонит няне, — говорит Ян, хоть я и не спрашивал.

Было бы странно, если бы не волновалась.

Мы обмениваемся бессмысленными вопросами и такими же бессмысленными ответами. Разговор не клеится.

— Как назвали? — спрашиваю я.

— Что?

— Дочку. Как назвали?

Простой вопрос, но Ян почему-то не торопится отвечать. И не отвечает, потому что возвращается Ева: присаживается к столу, закладывает выпавший локон за ухо, и я сжимаю стакан крепче, чтобы не поддаться искушению зачерпнуть ее волосы всей пятерней.

— О чем разговор? — спрашивает Ева осторожно, избегая смотреть мне в глаза. Нервно расправляет на коленях складки платья.

Она все такая же худенькая, только стала еще бледнее. Кажется, совсем не бывает на солнце, даже румянца привычного нет. И все так же носит волосы распущенными, хоть теперь, в них появилась седина: я сижу достаточно близко, чтобы видеть несколько серебристых ниток в тугом локоне.

— Ян не признается, как назвал дочку, — говорю я.

Ян. Дочка. Язык жжет от того, что оба эти слова приходится использовать в одном предложении.

И Ева все-таки перестает «бегать» от меня взглядом. Что-то не так с ее глазами. Раньше были темно-зелеными, а сейчас цвета первой весенней листвы. Носит линзы? Я помню ту рану у нее на голове. Может быть, после удара…

— Ее зовут Хабиби, — говорит Ева с отрешенной полуулыбкой, как будто мыслями не здесь, а дома, обнимает ребенка.

— Хабиби? — тупо переспрашиваю я.

В голове что-то щелкает. Словно оторванная струна, бьет по самому больному, разрывает плоть.

«Зачем ты дала дочери мусульманское имя, Ева?»

— Красивое имя, — говорю я, хоть на языке вертится миллион вопросов.

И Ева снова убегает. Уверен, что от меня, но выдержка у нее железная и она ничем себя не выдает.

— Очень интересно… — произношу медленно, глядя прямо на Яна. — Ничего не хочешь мне сказать?

— Например, что? — Он одним махом выпивает коньяк, откидывается на спинку стула.

— Сколько ей? — мой следующий вопрос.

Больно так, что я внезапно, впервые за долго время вдруг чувствую себя живым. Хочется сунуть руку между ребрами и сжать сердце в кулаке, чтобы не грохотало, как сумасшедшее.

— Она твоя, Наиль, — говорит Ян жестко и холодно. — Биологически — твоя. Я всегда это знал. Ева не скрывала. Еще вопросы?

Меня штормит. То есть, конечно, сижу ровно, но реальность растекается вокруг меня, сползает грязными потоками бессмыслицы всего, что меня окружает.

Вопросов нет. О чем его спрашивать? Почему не сказал? Потому что любил. Сильнее меня любил, поэтому и переступил через правду, через то, что общество называет «правильно». Я даже немного завидую его целеустремленности: хотел Еву — получил Еву. Можно сколько угодно прикидываться индюком, но мы оба знаем, что в любви по-честному играют только сопляки и дураки. Ян не сопляк и уж точно отдает себе отчет в том, что делает.

Но я слишком взвинчен сейчас, чтобы выдать какую-то адекватную реакцию. У меня давным-давно нет никаких принципов, я не вспоминаю о том, что хорошо и плохо: я делаю то, что должен делать. И сейчас мне хочется свернуть Яну шею. Бессмысленная злость, на которую не имею никакого морального права, но я сжимаю стакан все крепче и крепче, представляя, что этот кусок хрусталя — шея человека, который в прошлой жизни был моим лучшим и единственным другом.

Если я сейчас не уйду, все кончится очень плохо. Поэтому я поднимаюсь и, проходя мимо Яна, похлопываю его по плечу: последняя дань тому хорошему, что когда-то было между нами. Мне плевать на мораль, мне плевать на можно и нельзя. Плевать, на чьей стороне правда.

— Я заберу обеих, дружище, — говорю, не поворачивая головы, на секунду сжимая его плечо так сильно, как могу. — Прости, но я тоже разучился играть по правилам.

— Ты ей больше не нужен, Наиль, — отвечает он спокойно.

Хорошо, что до двери не так далеко и я выхожу раньше, чем злость берет мозги под контроль.

Забиваю на встречу — это подождет до завтра. Делаю знак водителю, чтобы следовал за мной. Знаю, что он будет держаться на расстоянии, чтобы не нервировать. В последнее время мне тяжело похвалиться терпением.

Бреду по улице, боясь поднять голову, концентрируюсь на носках туфель и грязных швах между тротуарными плитками.

— Хабиби, значит, — как безумный шепчу себе под нос.