Осень и Ветер

Ева берет его в сразу же втягивает немного из трубочки. Улыбается, немного жмурясь. Сегодня она, вопреки привычке, не стала надевать линзы, поэтому ее глаза за стеклами очков кажутся до невозможного еще более яркими. Не знаю почему так, ведь должно быть ровно наоборот. Почему-то воображаю, как снимаю их с нее, глажу пальцами маленькие вмятины на переносице и целую веки.

Ручка зонта в моей ладони едва не хрустит, так сильно я сжимаю кулак. Знаю, что еще не поздно все переиначить, прикрыться враньем о том, что просто хотел провести с ней время, ведь всю последнюю неделю мы только то и делаем, что бегаем друг от друга. Но я дал себе обещание, а врать самому себе — удел слабаков.

— Кажется, твоя мама решила превратить Хабиби в маленького избалованного лепрекона, — посмеивается Ева. — Столько подарков за раз ей даже ты не покупаешь.

— Она очень любит внучку, — улыбаюсь в ответ я, хоть в душе все горит от тоски. Достаю из внутреннего кармана пальто документы и передаю их Еве. — Поздравляю, ты теперь официально разведенная женщина со своей прежней фамилией.

Ева поднимает на меня недоуменный взгляд.

— Ты же подписала документы о том, что хочешь, чтобы Новикова… — начинаю я, но Ева кивает, давая понять, что помнит и дело совсем не в этом.

— Я не оставил Яну выбора, — говорю спокойно и холодно, стараясь в этот момент не смотреть на нее. Не хочу, чтобы она видела мои глаза, ведь то, что она может в них увидеть, не прибавит мне бонусных очков.

Осень молча прячет документы в сумку и так же молча дает понять, что хочет прогуляться.

Мы идем рядом, но каждый под своим зонтом, и даже не пытаемся заговорить друг с другом. Время скачет галопом: вот уже и ночь, и дождь становится чуть-чуть сильнее, а ноябрьский холод понемногу пробирает до костей.

— Наиль, я бы хотела сказать… — начинает она одновременно с моим «Ева, есть еще кое-что…».

Улыбается и делает приглашающий жест, уступая мне право говорить первым. Я достаю еще один конверт и вручаю ей, предлагая открыть прямо сейчас. Внутри фотографии дома в Лондоне, который я купил через агента, так же документы на владение на имя Евы (я не мог сделать этого раньше, пока она не вернула свою прежнюю фамилию), и мое, заверенное у нотариуса, разрешение на вывоз ребенка.

— Это что? — переспрашивает она, листая фотографии, пока я держу ее зонт.

— Место, в котором вам с Хабиби будет хорошо. Три этажа, свой внутренний двор, даже сауна есть и бильярдная, и …

— Я не умею играть в бильярд, Наиль, — резко перебивает она.

— Будет повод научиться.

На самом деле я понимаю, что она хочет услышать прямой ответ на свой прямой же вопрос, но у меня в глотке словно рыбья кость торчит, размером с осиновый кол. Даже сглотнуть не могу, потому что действительность оказалась намного тяжелее, чем я себе представлял. Я знаю, что вырываю себе сердце, но цена этой агонии — вероятно, единственно верный поступок, какой я совершил в своей паршивой жизни.

— Я хочу, чтобы ты забрала дочку и уехала, Осень. И начала жизнь с чистого листа.

«Там, где никто не сделает тебе больно, детка, даже я…»

Ева задерживает взгляд на разрешении на вывоз Хабиби, и я отворачиваюсь, отхожу к парапету. Складываю зонт, подставляя лицо дождю. Натянут до предела, разрываюсь внутри, словно до отказа натянутая на болванку кожа. Не представляю, что я буду делать, когда они уедут, если даже сейчас мысль о том, что я буду видеть дочь раз в несколько месяцев лишает меня способности дышать. Легкие словно наполняются кровью, и я тону в пустыне собственной гадостной жизни.

— Ты сказал: «Я хочу…», — слышу настороженный голос Евы. Поворачиваюсь — и попадаю под обстрел ее взгляда.

До чего же она красивая в эту минуту: такая … словно подсвеченная изнутри, как луч солнца, об тепло которого хочется греться всю жизнь. Судорожно сую кулаки в карманы пальто, лишь бы не схватить ее в охапку, вдавить в свое тело до хруста, сжать волосы в кулаке и сказать то единственное, что будет правдой из всей моей сегодняшней бравады: «Ты — моя, Осень, и ни хрена я тебя не отпущу».

Но это был бы поступок влюбленного эгоиста. Я и так перегнул палку, пряча ее в своем доме, хоть это и было сделано для их с Хабиби безопасности, и чтобы оградить от возможного вмешательства Яна. Хоть, как оказалось, придурок все равно нашел способ ее достать.

— Что? — переспрашиваю я, понимая, что потерял нить разговора между попытками выжечь у себя в душе каждую черточку ее лица.

— Ты сказал: «Я хочу, чтобы ты уехала», — терпеливо повторяет Ева, приближаясь.

— Так будет лучше для вас с Хабиби. — Сглатываю, но проклятый ком никуда не девается. Наоборот, становится вязким и плотным, и кажется, я скоро совсем разучусь говорить. Так и буду смотреть на свою женщину молчаливой рыбиной.

— Я не хочу знать, что, по твоему мнению, будет лучше, — немного злится она и подходит впритык. Поднимает руку, чтобы прикрыть меня своим зонтом. — Я спрашиваю, чего хочешь ты. Без всякой благородной чепухи.