... За Картли пришли, когда оба уселись за стол - вот так же, дезабилье, что годно для прогулки в ближнюю лавку, не более того. Какой самый лучший способ отстоять домашний очаг? Разумеется, палить из "Кондор - покета" до последнего. Такое вот умилительное супружеское согласие.
... Их даже не отправляли на следственную передержку и ради того, чтобы учинить форменное дознание: прямо в централ и там развели по этажам. Надо же - поленница трупов, к тому же трупы находились при исполнении, что отягчает ситуацию.
Процесс был краток, судья и прокурор - сострадательны. Такой особенный, специфически динанский вид сочувствия. Тюремный медик, посланный ими к несовершеннолетней убийце (ибо семнадцать лет: в брак вступать уже можно, казнить без угрызений совести - ещё нельзя), обнаружил трёхмесячную беременность. Некое постороннее вложение в матку.
Ей давали все возможные отсрочки. Шли навстречу. Не требовалось даже подписывать никаких апелляций. Но суд лучше, расстрел лучше, чем рожать в муках. И нет ничего позорней, чем принимать милосердие.
Высшие млекопитающие легко лишаются оплодотворённого яйца, которое ждёт подходящего момента для развития в плод. Прилипшей завязи - тоже, если неблагоприятные условия длятся слишком долго.
"Я поступила как животное, - сказала себе Та-Циан. - Даже более того. Ребёнок был некстати, вот и рассосался - в дополнение к скудному тюремному рациону. Я им, можно сказать, подкормилась. Это потом было сказано, что моего сына убили на допросах, а я покрыла официальную ложь умолчанием. Всё равно..."
И вновь милосердие, от которого уже никак не выходит отказаться. Приговор над восемнадцатилетней и её подельщиками исполняют в проливной ливень, под открытым небом, без контрольного выстрела в висок, и оставляют, еле закинув ров - заткнув рот - землёй.
Вспоминает.
...Уже не проливной - мельчайший бисерный дождь липнет к лицу, губам, векам. Что-то давит грудь всякий раз, когда вздохнёшь. Старая сука - боль стережёт у дальнего края земли, поэтому тяжело, невозможно теперь подняться. Глина. Липкое. Темно вокруг или это только в глазах, ведь через темноту она видит тех, кого заставила посторониться: и старика, и молодых, и самого Картли. Лестница из трупов. Холодно, пробирает дрожь, хотя одежду всем оставили. Та-Циан встаёт, опираясь на правую руку: откуда-то знает, что надо уходить подальше. Пока утро не настало и не застали. Пока землёй не засыпали. Только вот зачем?
Спереди тянет - онемело, а чуть шевельнуть и то страшно. Спины будто и вовсе нет. И лопается, булькает при вдохе и выдохе. Взяться руками за ствол и стоять. Опуститься на колени и ползти. Трава лезет в лицо, какая она солёная! Всё, я больше не могу. Ещё немного.
От последних слов боль как-то враз отступает: говорят, это знак ближней смерти, жизнь даёт знать о себе мучением, ибо сама - оно. Девушка опирается на сжатые кулаки, пытаясь оторваться от земли, - и проваливается в чьи-то объятия: тёплые, надёжные, размером в целый мир.
А с дальнего конца мира слышится:
- Нет, ты смотри! Полкилометра ползти с глубокой раной. Это чего, сердце? - Похоже на то. Но не более того - было бы правдой, тогда сразу конец. Скорее лёгкое - видишь, пена розовая. Говорят нам - стреляли не разрывными, пожалуй, что живой останется. Вон какая упрямая.
- Если бы не двигалась и крови не теряла...
- Потому и останется. Ты представь: холодная осенняя, считай, почти зимняя ночь, и ещё добрых полчаса нас дожидаться. А ведь она о Братьях лишь обрывки знает, пари держу. То же, что и прочие, каких легион. Ладно, перетяни рану покрепче и неси к нашим, раз ты такой сильный. Я сбегаю, посмотрю, может быть, там есть кто еще живой... в овраге.
В последнем усилии девушка разлепляет веки, видит над собою - как бы через щель в двойной тьме - удлинённые, как лист ивы, глаза, подёрнутые зыбкой влагой. С испугом и восторгом догадывается, что на неё смотрят через прорезь в круглом капюшоне, закрывающем голову.
Братство Расколотого Зеркала.
Кто из официальных лиц озаботился - выслал ей навстречу Каорена? Сей блистательный юрист и дипломат как бы напоказ прозябал на малозначительных ролях - чтобы каждой из сторон казалось, что он сочувствует именно ей и находится в молчаливой оппозиции к другой. Тень самого себя в предвиденье "красной смуты против голубой крови", "мятежа низов против верхов", "восстания угнетённых против поработителей" (расхожие фразы год от года становились всё пафосней). Человек левой руки, о которой не должна знать правая, потому что владелец боится излишне смелых жестов. И благоговеет, что подразумевает страх по умолчанию.