Осень на краю

– Да ничего! – начал сердиться Смольников. – На нас тогда слишком много открытий навалилось: арест Аверьяновой, передача всех материалов дела в жандармское управление, участие в их разработках, когда в Сормове группу товарища Виктора вычистить пытались, поиски доктора Туманского, бесследно исчезнувшего, выявление сообщников Морта и Мурзика, попытка отделить связи воровские от связей политических… Кто знает, какая судьба постигла труп Мурзика, когда его увезли в морг?

– Что значит – какая судьба? Думаю, его, как и всех умерших преступников, на тела которых не предъявляют претензий родственники, сунули в яму с негашеной известью, да и вся недолга, – сказал Охтин, однако по выражению его лица было видно, что он не слишком уверен в собственных словах.

– Но пожар вы помните? – настаивал Смольников.

– Помню. Тогда сторож чуть не погиб, при том пожаре, пока его тушить пытался, да без толку. Ну и трупы обгорели, и…

– И все бумаги, документы сгорели, – закончил Смольников. – Кто занимался пожаром?

– Ну, надо поднимать дела, узнавать… – пожал плечами Охтин и громко зевнул.

Шурка вскинул голову, сонно осмотрелся. Он почти не слышал слов, которыми обменивались начальник сыскного и его ближайший помощник, – подремывал. Мурзик, товарищ Виктор, страшный солдат, Андреевские номера, нищие, жиганы, распутные рожи – все словно бы отплыло от него в сонном мареве. И даже смертный страх, пережитый ночью, приутих, придавленный тяжкой, неодолимой усталостью. Приутих – но теперь начал возвращаться…

– Поезжайте-ка вы домой, Русанов, – поглядел на него Смольников. – Что это вы мой кабинет облюбовали в качестве спальни? Поезжайте и укладывайтесь в свою кровать. Да и вы, Григорий Алексеевич, отправляйтесь отдыхать.

– Погодите-ка, – сел на диване Шурка и тотчас качнулся, так закружилась голова от усталости. – Но как же? На нас ведь напали, меня убить хотели! Разве вы не будете там какую-то облаву проводить… я не знаю… полицию на них… искать Мурзика?

– Даже если он и впрямь существует не только в вашем больном воображении, то искать его сейчас в Андреевской ночлежке все равно бессмысленно, – резко сказал Смольников. – Будет он там сидеть и нас ждать! А сунемся туда – только тьму, брагу перепревшую, о которой я говорил, зря растревожим. Нам с нею не справиться. Никак, ни за что. Упаси нас Бог когда-нибудь увидеть, как она из своего чана через край полезет. Слышали, что такое – точка кипения? А о Бебеле когда-нибудь слышали? Об Августе Бебеле… У него есть такой термин – пятое сословие. Все, что мы можем, – не допустить, чтобы пятое сословие – люмпены – перекипело через край той бадьи, в которой оно сейчас преет. Вот говорят – пролетариат, то да се, дорвется, мол, до власти, тогда нам, буржуям, не поздоровится. Конечно, пролетарская революция – дело страшное. Однако, упившись первой кровью и награбив, экспроприировав, так сказать, экспроприаторов, пролетариат спохватится, одумается. Они-то масса худо-бедно организованная, с крупицами страха Божьего и некоторой человечности в душах. А вот когда социалисты-начетчики выпустят на волю люмпенов из ночлежек… Вот тут сохрани и помилуй, Боже, Россию и нас! – Он перекрестился. – Все, господа, подите отсюда, у меня из-за вас дела не движутся, а нынче совещание в губернском управлении – сахарные бунты покатили по городу.

– Какие бунты? – слабым голосом спросил Шурка. – Сахарные? В Энске?! Извините, можно я воспользуюсь вашим телефонным аппаратом? Мне бы в редакцию… мне бы…

– А вы спрашивали, верю ли я в воскресение из мертвых, – насмешливо покосился Смольников на Охтина.

Шурка встал и чуть не упал, так его повело в сторону. Охтин еле успел молодого человека подхватить.

– Нельзя! – заявил вдруг Смольников, выходя вперед и прикрывая собой стол. – Да, воспользоваться моим телефонным аппаратом нельзя. Казенное имущество! Охтин, уведите отсюда репортера Русанова и отправьте его домой. Можете взять служебный автомобиль. И сами до завтра отдыхайте, Григорий Алексеевич. Авось до завтра Россия как-нибудь и без вас продержится!

* * *