Осень на краю

Странным образом – четко, с каждой отдельно пропечатанной буковкой – Дмитрий увидел эту заметку в небесной вышине, в просвете меж облаков, когда лежал на земле, запрокинув голову, и ощущал, что из его пробитой пулей ноги вытекает кровь и впитывается в землю. Боль была такая, что в голове Дмитрия что-то сместилось. Ему вдруг показалось, что не какой-то там безвестный германец выпустил в него пулю, причинившую такое нечеловеческое страдание, а неведомый подлый сормовский воришка Стеблов нарочно похищал пуд и четыре фунта пуль, чтобы сейчас все они разорвали ему в клочья ногу. Именно это ощущение – разорванной в клочья ноги – не оставляло его. Конечно, одна маленькая дырочка – что, не видел Дмитрий пулевых ранений, что ли? – не могла причинить столько боли. Он кусал губы, плакал и смотрел в небо. Ужасная бородатая рожа мелькала меж облаков, раздвигала черные строчки петита и просовывалась меж ними. «Может быть, это Бог смотрит на меня с высоты?» – мелькнула ужасная, пугающая своей бесстыдной кощунственностью мысль. Нет, Бог не мог быть так безобразен, подумал тотчас Дмитрий, это был, конечно, сам Стеблов, виновный в его кошмарных страданиях… Бородатые рожи множились, множились, заслоняя собой газетные строки, и скоро от них не осталось просвета в чистых, голубых небесах, и даже белые облака были ими засижены, словно мухами, замусорены, словно семешной шелухой – какая-нибудь чистенькая энская уличка.

«А ведь я умру тут, если не подойдут санитары», – вдруг понял Дмитрий. Но не то что ползти невозможно – невозможно было даже пошевелиться. Но когда-нибудь же окончится бой! Сначала страшны были немецкие снаряды, которые ложились вблизи. Это очень напоминало тот страх, который он испытал в «мышиной норке». Когда сражаешься, не думаешь об опасности, не трепещешь перед смертью, но когда лежишь раненый – ужасно тяжело чувствовать, как визжат над тобою снаряды и пули.

Обстрел прекратился.

Неожиданно Дмитрий увидел двоих германцев, которые спокойно, устало, волоча за собой ружья, прошли мимо.

«Наши отступили! Я на территории врагов!»

Немцы один за другим и группами проходили над трупами солдат и над раненым Дмитрием. Даже нога от потрясения болела как бы уже не так сильно.

«А если они, мерзавцы, добивают раненых?!»

Да, Дмитрий слыхал о зверствах немцев.

«Обожду! – подумал он. – Если только хоть один солдат замахнется, застрелю его! За свою жизнь я еще постою! Даром не дамся!»

Взялся за револьвер, лежал, ожидая, мысленно уже прощаясь со всем белым светом и вознося молитвы Богу. Мимо то и дело проходили германские солдаты.

«Вот-вот приколют…» – замирало у Дмитрия сердце.

Немцы, не обращая на него внимания, пробегали дальше. Может быть, на счастье Дмитрия, считали его убитым?

Потом все затихло. Превозмогая боль в ноге, Дмитрий приподнялся немного, чтобы получше сориентироваться, и вдруг с ужасом опять повалился ничком: несколько немцев приближались к нему…

«Приколют! – подумал Дмитрий. – Господи, спаси меня, грешного!»

Ногу жгло, но во всем теле чувствовался холод. Руки вдруг настолько ослабели, что револьвер выпал. Всё! Теперь он совершенно в их власти! Не то что врага не убить, но даже застрелиться, чтоб не мучили, нечем!

Подойдя к нему вплотную, немцы перевернули его на спину. Заговорили быстро…

Снизу ему казалось, что враг невероятно высок, огромного роста, а сам Дмитрий не больше букашки и ничтожней дождевого червя. Офицер, возглавлявший группу, холодно взглянул на него сквозь монокль, и Аксаков вспомнил, как сам грешил пристрастием к такому вот стеклышку. Отец Вари Савельевой, его бывшей невесты, ненавидел Дмитрия из-за этого монокля…

Он вынырнул из воспоминаний и обнаружил, что германцы пошли дальше, а около него остался только один санитар и начал перевязывать ему ногу, что-то бормоча себе под нос, так, что ничего не понять, и сердито покачивая головой. Дмитрий сначала решил, что санитар злится, мол, заставили врагу рану бинтовать, однако немец пробормотал что-то вроде «дум-дум». Понятно… Повезло, ну просто как нарочно повезло! Недаром ему виделись десятки пуль, которые рвали ногу на части. Его настигла «дум-дум» – разрывная пуля!

«Отрежут, конечно», – подумал он, холодея от бессилия. И немедленно кто-то ехидным голосом словно бы пробормотал в самое ухо: «А кто отрежет, свои или чужие? Ты же, брат, вроде в плену?!»

Перевязав аккуратно ногу, немецкий санитар оставил Дмитрия лежать на том же самом месте, а сам исчез.

Аксаков лежал не помня сколько, медленно плавясь в горниле разгорающейся боли. Мысли умирали, не родившись. Не было даже страха. Он засыпал, терял сознание, вновь приходил в себя… Но вот услышал, что снова загрохотала артиллерия. Снаряды с ужасным воем проносились над ним в сторону немцев…

Опять начался обстрел! Но теперь его ведут наши. Дмитрий встрепенулся. Какой ужас быть убитым своими…

Обстрел прекратился. Но наступления не было. Видимо, атака захлебнулась.

Вернулся санитар, с ним еще один. Дмитрия уложили на носилки и понесли куда-то… Вскоре впереди он увидел палаточный городок – полевой лазарет.