Осень на краю

Ответил, да. Ответы его ужаснули бы Грачевского в любое другое время, но только не теперь. Ведь он добывал их не для себя. Для другого человека.

Для Шурки Русанова.

Почему для него?

Может быть, потому, что Шурке семнадцать – ровно столько, сколько было Якову Грачевскому и Иосифу Коссинскому, когда…

Да, тогда им было по семнадцать.

Может быть, потому, что у вечно одинокого Якова Грачевского не было детей, а мог быть сын, которому сейчас исполнилось бы семнадцать.

Или потому, что однажды Грачевский видел, как жадно и безумно целовался этот мальчишка с Кларой Черкизовой… Наверное, он сам бы так целовал женщину, если бы… если бы женщины представляли для него хоть какой-то интерес в жизни.

Как же Грачевский завидовал Шурке! Завидовал дурацкой горячности, с которой он целовал Клару… Как жаль, что сейчас пришлось помешать ему поцеловать эту маленькую яркую брюнетку…

Ну ничего, Русанов еще успеет. У него еще будет много женщин для поцелуев, с такой-то страстью к жизни!

И с тем предупреждением, с которым пришел к нему измученный актер.

Оказалось, Грачевский немного опоздал. Но не настолько, чтобы опоздание стало непоправимым. Мальчик уже подозревал беду – теперь он знает наверняка. Он будет настороже, когда враг высунется, чтобы выстрелить… А в том, что «товарищ Виктор» должен, должен высунуться, Грачевский не сомневался. Во всяком случае, сам он сделал для этого все, что мог.

Странную свободу ощущал он сейчас. Свободу от долгов и обязательств. Все, все сделано в его жизни, все, что возможно, устроено, улажено, расставлено по местам. Все сказано напоследок! Прощание свершилось!

Новый порыв ветра налетел на него, и Грачевский поежился.

Осень, осень… Зимы он уже не увидит? Да уж не увидит, надо быть!

Я с летним днем сравнить тебя готов,

Но он не столь безоблачен и кроток;

Холодный ветер не щадит цветов,

И жизни летней слишком срок короток, —

забормотал он, словно молясь. – Как там дальше? Как дальше-то?

И яростно топнул, злясь на свою забывчивость, заклиная небеса послать ему проблеск памяти, умоляя, словно о последней милости…

Как там дальше? Дальше-то как? Боже, ну?!

Возможно, Господь и отозвался бы на его отчаянную, последнюю мольбу, да просто не успел. Его опередил человек, который вот уже полчаса шел за Грачевским от самой редакции, выжидая удобного момента сделать то, что хотел сделать. И наконец такой момент настал.

* * *

Первое, что испытала Саша, когда увидела это письмо, было удивление: от Вари? Подруга ни разу не написала ей с тех пор, как уехала в действующую армию! Что-то случилось, что-то случилось… и почему письмо адресовано на госпиталь, а не на домашний адрес?

Потом ей казалось, что, еще не читая, она знала о том, что написано в письме…

«Саша, Сашенька, здравствуй, моя хорошая, дорогая моя подружка! Необыкновенно рада, что именно мне выпало сообщить тебе необыкновенную, радостную новость. Если ты стоишь, то лучше сядь, потому что сейчас ты упадешь, просто упадешь от счастья. Митя Аксаков, твой муж, отец Оленьки, жив! Он жив!»

Саша тупо смотрела на строчки. Ну да, Дмитрий жив, и что такого? Недели две назад приезжала Маргарита Владимировна, привезла ей письмо. Как всегда, странное, нелепое и ненужное – такое же, какой была вся семейная жизнь Саши и Дмитрия Аксаковых. О чем бишь оно было? Ах да, об артобстреле, при котором чуть не погиб Дмитрий. Совершенно точно. Но не погиб же! Так почему Саша должна падать в обморок от счастья при известии о том, о чем ей и так прекрасно известно?

И тут она сообразила. Ну да… ну да! Варя же входит в число многочисленных обманутых, которым Саша по настоянию Дмитрия морочила голову, уверяя, что знать ничего не знает и ведать не ведает о своем муже, о его местонахождении, о жизни его и смерти. И вот они где-то ненароком встретились на фронте… Воистину пути Господни неисповедимы! Они встретились, и Варя, вспомнив былую дружбу, кинулась сообщать о том Саше.

Странно, что Дмитрий не попросил ее молчать о себе и так же хранить свою тайну, как просил – нет, даже требовал! – все время Сашу.

Правда, странно… Или это была мимолетная встреча, во время которой они не успели обменяться даже словом? А может быть… Саша пожала плечами. Мысль о прежней любви Дмитрия и Вари прошла, что называется, по краю сознания, не причинив никакой боли и тем более не отуманив ревностью.

Она продолжала читать. «…он лежит в двух шагах от меня в вагоне санитарного поезда… Ранение его сложное, разрывной пулей у него раздроблена нога, и он сейчас находится в состоянии бессознательном… не узнает никого, в том числе и меня».