Осень на краю

– Успокойтесь, молодой человек, никто даму вашего сердца не подозревает, и в мыслях такого нет, – прихлопнул ладонью Смольников, как бы придавив этим жестом взрыв Шуркиного негодования. – Однако то, что в компании с Мурзиком и Кандыбиным работает некая особа дамского пола, отрицать невозможно. Вспомните – часть шифровок-объявлений была переписана женским почерком.

– А что, если именно девушка, которая заходила в дом на Спасской, которая появилась потом в ночлежке и в Сормове?

– Спасительница ваша? – уточнил Смольников.

– Ну да! Все-таки она не зря в том доме мелькнула!

– Думаю, связь тут есть, – согласился Охтин. – Безусловно, cherchez la femme! Ведь в объявлениях кое-где мелькала некая m-lle Pora. Меня сразу ее имя зацепило: по-русски очень уж выразительно звучало это слово – пора ! Судя по всему, сия мамзель – одна из самых активных участниц шпионской группы. Слово «пора» было, конечно, сигналом, особо разработанным для Мурзика и означавшим, что потребуются действия особого порядка, чрезвычайные, так сказать, меры… Мамзель Пора заявляла о себе трижды, то есть ее объявление печаталось три раза, а спустя два дня после выхода газеты с ним в наших оперативных сводках появлялись сообщения о необъяснимых убийствах. Одно из них – убийство Кандыбина. По странному ли стечению обстоятельств или нарочно, но в данном случае совпали адрес «беженки», ищущей работу, и место убийства. Видимо, мамзель давала знать Мурзику, что именно здесь можно безнаказанно прикончить Кандыбина: мало ли, потащился репортер в злачное место, для развлечения или за делом, а тут его и… Мы пока не смогли выяснить, кто были две другие жертвы и почему они уничтожены – то ли соучастники банды, прогневившие Мурзика и эту самую Пора, то ли русские патриоты, чем-то им помешавшие. К слову, два дня назад объявление снова напечатано. Значит, возможно, сегодня появится четвертая жертва…

– Погодите! – ужаснулся Шурка. – Значит, подозрительные объявления продолжают поступать? Но ведь Кандыбина уже нет в живых. Откуда ж они берутся? Или у него есть сообщник в редакции?

– Да ведь объявления любой и каждый в контору «Листка» может принести, совсем не обязательно… – начал было Охтин, однако тут за дверью пронесся топот и в кабинет заглянул возбужденный, раскрасневшийся человек, по виду похожий на подгулявшего мастерового.

– Извините великодушно, ваше превосходительство, – задыхаясь, произнес он, – я ищу господина Охтина. Дозвольте к нему обратиться!

– Давайте, обращайтесь, Калистратов, – кивнул Смольников. – Дело, надо думать, не для посторонних ушей? – Мужчина кивнул, глядя виновато. – Тогда посекретничайте в коридоре.

Охтин вышел к Калистратову, но через минуту ввалился назад, и глаза у него были… Лучше не смотреть в эти глаза!

– Не до секретов, ваше превосходительство! Только что на Ивановском съезде найден труп актера Грачевского. Он шел к себе домой, на Рождественку, но… Убит ножом в спину…

– Ножом! – так и вскинулся Смольников.

– Так точно, – с трудом выговорил Охтин. – Нож остался в ране.

Шурка не мог ничего сказать, ни слова. Грачевский убит… Только что он был у него в редакции, и вот уже…

– Тот самый, что ли, нож? – спросил Смольников.

– Так точно, – повторил Охтин. – С буквой «М» на рукояти.

– Таким образом, – сказал Смольников после паузы, – даже если у нас оставались какие-то сомнения относительно появления Мурзика, теперь они исчезли. И насчет объявлений мамзель Пора…

Охтин кивнул.

– Значит, так, Русанов, – сказал начальник сыскного отделения, – приготовьтесь к тому, что на некоторое время вам почти не придется оставаться одному. Домой вы не поедете, будете ночевать здесь. Пошлем агента за необходимыми вещами и за едой. Колесников съездит, распорядитесь, Григорий Алексеевич. А вы, Русанов, ни шагу за дверь без сопровождения! Понятно?

– Вы что? – вытаращился Шурка. – А работа?! И вообще… Я не пойму, чего вы боитесь?

– На работу и «вообще» – только в компании охраны, – железным голосом сказал Смольников. – А насчет того, чего я боюсь… Я боюсь и ненавижу присутствовать на похоронах тех, кого хорошо знал и к кому испытываю, с позволения сказать, глубокое душевное расположение. Боюсь и ненавижу!

* * *

Когда Марина вернулась от больного, Сяо-лю сообщила ей, что приходил доктор Ждановский и просил кое-что передать. Звучало это так:

– Рызая доктора приходи, говори – посезавтра уезай буди. Посезавтра!

– Послезавтра? – переспросила Марина. – Точно? Ты ничего не перепутала? А то смотри мне!

Сяо-лю поглядела исподлобья: мадама Маринка в последнее время стала такая злая, такая грубая… на Павлисика совсем не обращает внимания, все время бегает по больным, приносит деньги, но на еду тратит мало, только чтобы с голоду не умереть. Копит она деньги, а для чего? С Сяо-лю не разговаривает, а рычит так, словно вот-вот ударит. Ее будто подменили с тех пор, как она бегала на кладбище на свидания к доброму капитана, который убил хунхуза… Сяо-лю как-то подсмотрела за хозяйкой и порадовалась ее счастью. Но эти встречи не принесли счастья мадаме Маринке, нет, не принесли!