Осень на краю света

Шлепая по размякшей глине, оскальзываясь на листьях, прыжками понесся меж могил, на бегу доставая нож.

– Стоять, сука!

Неизвестный послушался, встал. Только смутный силуэт – фонари сюда не добивают. Высокий, метра под два. То ли в плаще, то ли в шинели.

– А ну, быстро ко мне! – скомандовал Юрий Григорич, подлетая.

И тут же над ухом остро вспыхнуло, понеслась навстречу решетка, блеснул на черноте гранита эмалевый овал фотографии. А дальше, за плитой, в платке и своем любимом демисезонном пальто, стояла тетка Ульяна, какой Юрий Григорич ее…

Глава 4

…порыв сорвал с креста ворону, протащил несколько метров, но птица пересилила ветер, сумела встать на крыло и с раздраженным криком заскользила наперерез потоку. Через кладбище, полускрытое колышущимися кронами берез. Через разрезанный рыжей лентой дороги луг, в центре которого червем извивался ручей в ложе из камышей. Туда, где противоположный берег круто взмывал вверх, упираясь в огороженную балюстрадой полукруглую площадку, аллею, обсаженную ровными рядами тополей. И дальше – к трехэтажному особняку с жестяной, исчерченной ребрами швов крышей.

– …так что ничем помочь не могу, сами понимаете, – покачал головой директор.

– Да понимаю, конечно, – вздохнул капитан Сапегин. – Но все-таки, если не против, я бы поговорил с охраной.

Сапегин пришел в детский дом один, Федоров отказался, взял на себя разговор с деревенскими. Капитан тогда посмеялся над коллегой, а теперь понимал, что участковый, оказывается, оказался хитрее. Сидел напротив него директор, Николай Васильевич Шубин. Типаж – престарелый профессор-чудак из советского фильма. Щуплый, лысый, румяный и, судя по ряду признаков, не совсем физически здоровый. Нервничал, защищая детей. При разговоре наклонял голову, словно прицеливался боднуть собеседника, – и тогда очки в массивной коричневой оправе угрожающе свешивались с тонкого хрящеватого носа: вот-вот упадут. Директор постоянно поправлял их резким, точным ударом пальца по дужке. И ведь, что главное, вопросы задавал острые, прямые.

– Вы что, правда подозреваете кого-то из моих ребят? – Морщинистые щеки тряслись от возмущения.

– Господи, да никого я не подозреваю! – Сапегин не выдержал взгляда, отвернулся. – У меня нет фактов, понимаете? Работа такая: ходить и задавать вопросы. Покажите мне преступника – я его арестую. Без вопросов. А если нет такого – тут уж приходится вынюхивать. Вот вы бы на моем месте что делали?

Шубин на секунду задумался, придвинулся к столу. Машинально выровнял большую чернильницу на мраморной подставке.

– Я бы? Ну, знаете… наверное, нужно дать описание иконы во все антикварные салоны?

– Точно, – согласился Сапегин.

Директор наклонил голову и ткнул блестящей лысиной в направлении капитана:

– Предупредить таможню, чтобы не вывезли за рубеж!

Лысина у директора была гладкая, весело поблескивающая, как новогодняя игрушка.

– Правильно, – согласился Сапегин. – Вам бы к нам, с таким знанием матчасти.

За спиной директора, на стене, висели крупные фотографии в рамках. Судя по подписям, выпускники детдома. Фотографии советского периода, это было видно по каким-то неуловимым чертам: то ли стилистика, то ли одежда, а может быть, и даже скорее всего, сами выражения лиц: и мужских, и женских. Чем-то они отличаются от современных. Сапегин поймал себя на том, что всерьез пытается это понять. И вроде бы понял: сейчас люди на фото смотрят перед собой, а раньше все будто бы разглядывали что-то вдали.

– У вас наверняка есть картотека преступников, специализирующихся на подобных кражах, – отвлек его от мыслей директор.

– И убийствах, – саркастически добавил Сапегин.

– Ну да, – Шубин немного смутился, – да, конечно. Но все-таки цель-то, несомненно, икона.

– Не знал о ней никто, кроме местных, – напомнил капитан.

– Надо с местными и разговаривать!

Директор боднул воздух и впечатал в стол сморщенный изогнутый палец. И этим же пальцем стукнул по очкам, снова съехавшим к самому кончику носа.

– Вот мы и разговариваем. Вы местный. И дети у вас тут местные. В том числе и неблагополучные. Или нет? Мне известно, что шесть ваших воспитанников состоят на учете в милиции. А один выпускник два года назад сел за убийство.

Все-таки хороший директор у детдома, отметил про себя Сапегин, когда увидел, как, спрятав глаза, покраснел, вжался в кресло Шубин.

Маленький был кабинет, но очень светлый: широкое сводчатое окно почти во всю стену – угадывается в нем старорежимная породистость, нерациональный шик. Но краска на раме отстает пластами, кляксами проглядывает темно-коричневое дерево. И батарея внизу под стать раме: с черными сколами, потеками ржавчины на сочленениях. Шкаф, сейф да стол. На столе, между прочим, порядок: только чернильница да часы. А сам стол тоже, видимо, из дореволюционной эпохи: с резными элементами, массивный и очень дряхлый.

– Ну а что мы можем-то? – пробормотал наконец Шубин. – Пакость одна по телевизору. И в жизни мерзко стало. Повылазило откуда-то мрази. Мальчишек всегда тянуло в дурные компании.