Осень надежды

– А то. Действовали, пичуга, по твоему супер-пупер-гениальному плану. А именно. Уговорили вдовушку Ионыча, а уж она поведала всяким-разным средствам массового окучивания населения, что супружник живехонек. Так что пришлось мстителям доделывать недоделанное. А твой Веня…

– Веня?

– Он самый. Мы замаскировали под Ионыча нашего мента и посадили в каталку заместо усопшего. А Веня и клюнул. Лох, он и в Африке лох. Так что взяли с поличным, аккурат когда прицелился, чтобы из недобитого Ионыча жмурика соорудить. И уже порядочно вытряхнули. Например, не поверишь, у них даже полевые занятия были: в лесок выезжали из «макара» пострелять. И еще натрясем, будь спок…

«Вот и все, – думаю я, – финита ля комедия». И, если честно, никак не пойму, какие чувства владеют мной? Облегчение? Да вроде нет. Радость? Тоже вряд ли. Пожалуй, только опустошение и ничего кроме.

Выходит, сам того вроде бы не особенно желая, я отомстил за отца.

Сижу с Анной на диване. Наши пальцы – моей правой и ее левой руки – сплетены. И мне хорошо. Просто потому, что любимая рядом.

Главные женские роли в дурацкой пьесе, которая называется «Непутевая жизнь Королька», сыграли (за исключением мамы) трое: Марина, Сероглазка и, наконец, Анна.

Марина была моей самой первой женщиной. По молодости (а было мне тогда восемнадцать) и глупости я думал, что мы – один человек, и моя гордая и красивая жена – продолжение меня. Но продолжением она быть не желала, считая себя отдельной сильной личностью.

Сероглазка – ее прямая противоположность. Господи, Боже мой, до чего же я любил, проснувшись, слышать, как она копошится на кухне, и ощущать, что не один, что совсем рядом – маленькая смешливая жена! Меня умиляли ее крошечные, как у ребенка, ручки и ножки, детская наивная болтовня.

А потом появилась Анна, умная, сдержанная, и это была уже настоящая любовь, которая редко кому выпадает. До сих пор проклинаю себя за то, что после смерти Илюшки ушел от нее. Сколько времени было потеряно!

– Я не люблю осень. В отличие от Пушкина, – улыбнувшись, добавляет Анна. – В ней есть нечто зловещее. Сначала она вся золоте и пурпуре, а затем жуткая грязь, голые деревья. Как будто природа бесстыдно раздевается перед нами, обнажая свою уродливую суть. Это похоже на смерть. Скорее бы зима! Хорошо еще, выпал снег. А мне все равно кажется, что скоро на улице опять будет слякотно и мерзко.

– Погоди немножко, родная. Не за горами Новый год. И мы снова – хотя бы на пару часов – станем детьми и будем ждать чуда.

– Мальчик мой, – Анна целует меня в губы, ерошит волосы. – Ты ничуть не взрослеешь. И таким ты мне дорог бесконечно.

Включаю магнитолу.

– Позвольте, – приглашаю Анну.

И мы танцуем, обнявшись, как перед разлукой, под старинный романс о заветной звезде любви, которой суждено гореть-сиять над нашим последним пристанищем, и сердце мое разрывают нежность и печаль…

* * *

Автор

Смерть своего сожителя-наркомана Юля восприняла без особых эмоций. В последнее время она существовала по инерции, как во сне, от одной дозы до другой, смутно понимая, живет или уже умерла. И на опознании в морге держала себя с таким заторможенным безразличием, что врач и следователь прокуратуры, переглянувшись, усмехнулись.

Сегодня она по обыкновению лежит на диване в пустой комнате и вяло разглядывает толстый гламурный журнал мод. Когда-то роскошные наряды, драгоценности, стильные авто вызывали у нее восторг, зависть, желание всем этим безраздельно обладать. Она мысленно примеряла шелковое воздушное платьице с глубоким декольте, надевала туфельки, нанизывала на пальчики золотые и платиновые перстеньки с крупными, чистой воды бриллиантами и в белом лимузине летела… куда-то на бал, где ее ушки ловили восторженные слова мужчин.

Теперь ей все равно. Автомобили, тусовки, банкеты, балы – это в какой-то иной стране, на другой, разноцветной планете, а ее мир серый, мутный и бесцельный.

Когда раздается звонок в дверь, она медленно, неохотно поднимается и плетется отворять. В «глазок» не смотрит – зачем? Грабителей она не боится, а если явится убийца – будет только рада. Она готова сдохнуть хоть сейчас – скорее избавится от этой беспросветности.

На пороге стоит человек, который сначала кажется ей незнакомым. Она приглядывается и узнает Коня. Еще подростком Юля немножко, совсем чуть-чуть была влюблена в него. Он казался ей идеалом мужчины, мужественный, веселый и щедрый. В сравнении с ним сверстники ее выглядели прыщавыми сопляками, силящимися изображать из себя крутых мужиков.

Теперь перед ней грустная пародия на того обаятельного красавца. Конь гладко выбрит, но лицо нездоровое, опухшее, испаханное морщинами. Глаза тусклые, неживые. Почти старик.

– Привет, – говорит Конь. – Можно к тебе?

– Проходите, – она сторонится, пропуская его.

Конь вручает ей букет цветов, предлагает:

– Посидим, поговорим?

– Только у меня ничего из еды нет, – предупреждает Юля.

– Да я кое-что принес, – он демонстрирует ей набитый съестным пакет.

– Тогда пошли на кухню.

На кухне Конь выкладывает на стол коробку дорогих конфет, бутылку с гранатовым соком и фрукты.