Осень Овидия Назона

Дорион вспомнил, как в детстве его восхищали бронзовые украшения на дверях и молоток. Сейчас, подымаясь по ветхой деревянной лестнице, он спросил отца, часто ли стучит молоток и бывают ли у госпожи Миррины друзья Праксия, ученики. Их было так много.

— Ей никто не нужен, — ответил хмуро Фемистокл. — У нее никого не бывает. Мертвый дом. Такое впечатление, будто Миррина ненавидит весь белый свет.

— Для чего же все эти доходы? Неужто и племянники изгнаны?

— Изгнаны! — ответил Фемистокл.

Сестры радостно встретили брата. Как старательно они готовили еду к праздничному обеду! Как усердно причесывали свои длинные косы и выправляли складки на сиреневых хитонах!

Младшая, Эпиктета, названная в памятно матери Фемистокла, была особенно хороша своими красками юности и длинными волосами, уложенными в красивую прическу. Увидев локоны, Дорион выразил свое восхищение, но тут же предостерег от грозящей опасности.

— Смотри, милая сестрица, не причини вреда своим мягким, как шелк, волосам. В любовных элегиях Овидия Назона есть целая поэма, посвященная красавице, которая загубила свои красивые волосы.

— И ты помнишь ее? — обрадовалась Эпиктета, вся зардевшись от похвал, к которым она не привыкла.

— Могу прочесть, если это угодно моим милым сестрам. Впрочем, запах из медного котла тревожит меня и напоминает о том, что все утро мы с отцом провели на свежем воздухе среди дивных красот Акрополя.

Фемистокл с улыбкой глядел на своих детей, так счастливо собравшихся сегодня в его доме. Как давно они не сидели рядом, все трое, унаследовавшие черты его матери и мудрость отца Харитона.

— Читай, а мы пока накроем на стол, поставим все, что припасли для дорогого гостя, — предложила старшая, Клеоника.

— Сколько я раз говорил: «Перестань ты волосы красить!»
Вот и не стало волос, нечего красить теперь.
А захоти — ничего не нашлось бы на свете прелестней!
До низу бедер твоих пышно спускались они.
Право, так были тонки, что причесывать их ты боялась,—
Только китайцы одни ткани подобные ткут.
Тонкою лапкой паук где-нибудь под ветхою балкой
Нитку такую ведет, занят проворным трудом.
Не был волос твоих цвет золотым, но не был и черным,—
Был он меж тем и другим, тем и другим отливал:
Точно такой по долинам сырым в нагориях Иды
Цвет у кедровых стволов, если кору ободрать.
Были послушны, — прибавь, — на сотни извивов способны.
Боли тебе никогда нс причиняли они…

И дальше поэт говорит:

Сколько, однако, пришлось разных им вытерпеть мук!
Как предавались они терпеливо огню и железу,
Чтобы округлым затем лучше свиваться жгутом!
Громко вопил я: «Клянусь, эти волосы жечь преступленье!
Сами ложатся они, сжалься над их красотой!..»[5]

Я не стану читать дальше, милые сестры. Вы и сами поняли, что, желая соорудить необыкновенную прическу, девушки и женщины нередко губят свое сокровище.

— Ты прав! — воскликнула Эпиктета. — И великий Овидий Назон тоже прав. Как жалко, что мы его не читали, а только слышали о нем всякие похвалы от отца.

Когда Клеоника принесла в глиняном кратере вино, смешанное с водой, когда поставила на стол миску с солеными оливками, все поняли, что трапеза начинается. Мясо с овощами, приготовленное под руководством Фемистокла, было настоящим лакомством. Дорион никогда не ел такого ароматного и вкусного мяса. Еда была отменной, и Дорион от души благодарил своих заботливых сестер.

— А теперь, уважаемый Фемистокл, сын Харитона, скажи мне, что будет с вольноотпущенниками, сидящими за этой трапезой, когда свидетели подпишут долгожданный пергамент? — спросил Дорион.

— Это пока разговор для мужчин, — сказал Фемистокл, и тотчас же девушки скрылись за дверью, предоставив мужчинам решать их судьбу.

— Планы у меня столь обширные, что, право же, ты удивишься, мой Дорион. Должен тебе признаться, что задумал я покинуть Афины и вместе с дочками отправиться в дальние края. Ты удивишься, когда узнаешь, что путь мой лежит к берегам Понта Евксинского.

— Помилуй, отец. Как же можно? — встревожился Дорион.