Осень Овидия Назона

— Да вот нашелся такой человек, пожелавший сделать зло Овидию Назону. Он не назвал себя, а встретив меня на улице и, видимо, зная, что я из дома Овидия Назона, он сказал мне: «Ты вольноотпущенник, бедный и ничтожный человек, а я могу сделать тебя богатым и независимым. Пойдем с тобой в харчевню. Там ты заполнишь для меня клочок пергамента; вот и все, что от тебя требуется». — «Что же я должен написать на этом клочке пергамента? — спросил я. — И возможно ли стать богатым и независимым, написав несколько строк?» — «Смотря что написать. Мне известно, что твой господин, Овидий Назон, человек богатый, прославленный и знаменитый, водится с дурными людьми, устраивает пирушки и оргии, ведет себя недопустимо. Ты живешь в его доме и можешь быть свидетелем в этом дурном деле. А когда твой господин будет осужден, ты получишь одну восьмую его состояния и полную возможность покинуть Рим. Езжай на все четыре стороны!» — «Откуда ты знаешь о поведении моего господина? — воскликнул я. — Я никогда не видел тебя в его доме. Кто ты такой? И зачем тебе понадобилась такая клевета?» — «Вот ты как разговариваешь, глупая голова! — закричал на меня этот отвратительный клеветник. — Тебе предлагают выгоду и полную независимость, а ты, несчастный раб, прикованный цепью, не можешь оторваться от своего господина. Так и будешь следовать за ним, как верный пес. Ну и следуй! А когда найдется честный человек, который расскажет о дурных поступках твоего господина, тогда твоя цепь оборвется». От злости лицо его, отмеченное шрамом, налилось кровью и стало красным, как гранат. Он ушел, пробормотав проклятие, а я стоял словно изваяние. Я думал, что надо немедля рассказать об этом господину, но, зная, что у него дурное настроение, я не сделал этого. Однако мне тревожно за моего господина. Возможно, что клеветник достиг цели и подал в суд, а там тяжба и оскорбления, совсем незаслуженные.

— Но ведь не так просто уговорить честного человека сделать злодейство, — заметил Фемистокл. — Вот если есть в доме Овидия Назона рабы, озлобленные своей участью, то, пожалуй, их можно уговорить.

— Я таких не знаю. В доме господина рабы ему очень преданы. Рабыни, которые прислуживают хозяйке, совсем иные, но их никто не станет слушать, даже если бы они пошли на то, чтобы оклеветать своего господина. Однако я понять не могу, зачем все это нужно. Кто хочет опорочить доброе имя человека, прославленного на всю Италию? И можно ли извлечь выгоду от такой пакости?

— Не писал ли он едкие эпиграммы на императора? — спросил Фемистокл.

— Насколько я знаю, он писал о прекрасных женщинах, о любви и дружбе. Никого он не задевал, никому не сделал зла. И все же есть враги. Не иначе как завистники, — сказал с горечью Дорион. — Вот так мне представился случай обогатиться при помощи клеветы и злодейства. Как печально, что многие свободные люди считают рабов подлецами и негодяями, готовыми на любое преступление для своей выгоды. А вольноотпущенник для них тот же раб.

— Я вспомнил как-то переписанное мною размышление Платона, — сказал Фемистокл, — Платон говорил: «Раб — собственность такого рода, обладание которой несет много затруднений. Опыт показал это не раз, а частые восстания рабов в Мессении, бедствия, постигшие государства, в которых имеется много рабов, говорящих на том же языке, и, наконец, то, что происходит в Италии, где беглые рабы совершают всевозможные бесчинства, — все это еще больше подтверждает вышесказанное… Со своей стороны, я вижу только два средства: первое из них — это не иметь рабов одной и той же национальности, но, насколько это возможно, иметь рабов, говорящих на различных языках, если только желательно, чтобы они лучше переносили рабство; второе средство состоит в том, что следует обходиться с ними по возможности лучше, и это не только ради них самих, но еще и в наших собственных интересах».

— Праксий хорошо знал и любил Платона, — заметил Дорион, — при нем рабы не были в обиде, доказательство тому твои отношения с господином, отец. А вот Овидий Назон, хоть и не обижает рабов, равнодушен к ним. Ему всегда некогда, и он не очень вникает в их жалкую судьбу. Будет прискорбно, если хромой привратник, сидящий у ворот его дома, согласится продать совесть.

— Я рад, мой Дорион, что ты вырос честным и порядочным. Это лучшее украшение человека и признак достоинства. Я хотел бы, чтобы мои потомки были людьми благородными. Как говорил поэт Анакреонт:

Поредели, побелели
Кудри, честь главы моей,
Зубы в деснах ослабели,
И потух огонь очей.
Сладкой жизни мне немного
Провожать осталось дней:
Парка счет ведет им строго,
Тартар тени ждет моей.
Не воскреснем из-под спуда,
Всяк навеки там забыт:
Вход туда для всех открыт —
Нет исхода уж оттуда[6]

.

Пусть мы вкусим немного нектара свободы, а там можно и в Тартар сойти.