Осень. Подглядывающий (СИ)

Не передать словами, как хорошо оказалось дать волю той мне, что так долго скрывалась по ту сторону зеркала. Я надевала желтую юбку, распускала волосы и садилась за руль Гринго, словно это был мой личный экипаж, в котором я была и водителем, и сидящей на заднем сидении королевой. А в туфлях на плоской подошве, оказалось, можно танцевать, даже идя университетскими коридорами на занятия. Почему никто не говорил раньше, что так можно? Можно не делить и не скрывать, а сосуществовать на одной территории. На меня по-прежнему косились больше обычного, обсуждали за спиной слишком легкомысленную натуру и открытые колени. Не пропускали в дверях или не ждали в лифте. Мне было все равно, потому что каждый день на сданных работах – будь то тесты или переводы – поверх первой страницы выводилось:

«Не уходи».

«Я люблю тебя».

«Останься со мной».

Словно в дотелефонную эпоху, когда ценилось каждое слово, которое отправлялось от одного собеседника к другому слишком длинной дорогой.

Я хранила молчание, поэтому Марго, все-таки исполнив свой план и вытащив нас погулять в Семпионе, не выдержала и спросила:

- Ты дашь ему шанс?

- Нет.

- Но почему?

- Я слишком долго связывала себя отношениями, в которых не была уверена. К тому же, если оставлять что-то позади, то лучше приятным воспоминанием. А Дмитрий Фомин – это все равно что сон, пришедший прямо перед рассветом.

- Ты глупая. Такая глупая, что мне хочется взять и трясти тебя, пока эти твои литературные мыслишки не покинут голову насовсем. Есть мужчина, есть ты, есть энергия между вами. Он сделал все, чтобы завоевать тебя, а ты продолжаешь отрицать очевидное: еще пара дней – и он больше не будет твоим студентом.

Может быть. Но мне было хорошо в тишине.

Во вторник Фомин прыгнул через голову, перелопатив Диккенса, чтобы своей рукой адресовать мне написанные столетие назад строки:

«Вы – часть моей жизни, часть меня самого. Вы – в каждой строчке, которую я прочел с тех пор, как впервые попал сюда простым деревенским мальчиком, чье бедное сердце вы уже тогда ранили так больно. Вы – везде и во всем, что я с тех пор видел, – на реке, в парусах кораблей, на болотах, в облаках, на свету и во тьме, в ветре, в море, в лесу, на улицах. Вы – воплощение всех прекрасных грез, какие рождало мое воображение. Как прочны камни самых крепких лондонских зданий, которые ваши руки бессильны двинуть с места, так же крепко и нерушимо живет в моей душе ваш образ и в прошлом, и теперь, и навеки».

Я не знала, плакать мне или смеяться, но на этот раз не могла отделаться привычным: Диккенс не писал таких слов, студент Фомин. Писал.

До конца дня я не решалась оставлять какую-либо пометку поверх его красноречивого письма, словно была уверена, что написанное потом не сотрешь, даже если под рукой найдется корректор. Он все равно прочтет, он узнает – я сомневалась. А мне не хотелось давать ложную надежду, не будучи до конца уверенной, что не пойду потом на попятный. Когда время на часах подошло к полуночи, бокал вина сделал свое дело – я написала маркером «Ты потанцуешь со мной?», пряча послание где-то в конце работы.

Марго подняла большой палец вверх, а я подумала, что еще никогда и ни одному мужчине не делала более откровенного предложения заняться со мной сексом.

9. НЕ-финал

Без пяти двенадцать, в среду, я окончательно сняла с себя преподавательские полномочия, сменив их на новое белье, которое выбрала в магазине по пути из университета к Марго. Это было странно и будоражило до парящего чувства внизу живота, из-за которого казалось, что мои внутренности внезапно заполнились гелием и поднялись, толкаясь, ближе к груди. С самого первого дня, как я обнаружила, что в танцзале за мной наблюдают внимательные глаза, я не знала, как далеко может завести игра в угадывание.

Задумал ли он плохое? Есть ли у него нож?

Хватит ли ему просто смотреть, как я переодеваюсь, разминаюсь, танцую?

Придет ли вновь?

Примет ли мое приглашение?..

Необъяснимым образом он подходил все ближе, не тревожа меня даже дуновением тени, но при этом проникая в голову, запуская импульсы под кожу, пока не охватил каждый уголок моего тела, заставляя надеяться на большее. Ни разу не показавшись, он сделал так, чтобы я хотела его. И даже, когда тайна оказалась раскрыта, не дрогнул, встречая мой испуганный взгляд взглядом прямым и откровенным. Дмитрий Фомин притянул меня к себе, используя то одно, что у него было – невообразимое терпение. И при этом ни разу не оказался грубым или навязчивым.

Наверное, мне, бывшей так долго бесцельной и разбитой, соглашающейся и покорной, мог подойти только такой человек – который бы дождался, когда я, как компас, найду единственно верное направление.

К нему.