Осень средневековья

В философии подлинный Сократ,
Сенека в нравах, Англ, еси практичен,
В поэзии Овидию собрат,
В реченьи краток, в мысли риторичен,
Орел в поднебесье, теоретичен
В Энея царстве: светочем паришь
Над островом Гигантов, Брута[6]*; зришь
Тобой взращенный сад; сродни, мосье,
В переложении Пандару лишь,
Великий, чтимый Жефруа Шосье!
...................................................
Пусть Геликона влага уделит
Мне посему глоток аутентичен,
Тебе подвластен, он свой ток стремит, —
Днесь жаждаю, но оный глад этичен;
Се, в Галлии аз есмь паралитичен,
Доколе ты меня не напоишь.

Вот начало того, что постепенно вырастает в смехотворную латинизацию благородного французского языка, явление, которое высмеивали Вийон и Рабле[22]. Этот стиль постоянно встречается в поэтической переписке, в посвящениях, в речах — другими словами, везде, где стараются достичь особой красивости. Так, мы встречаем у Шателлена: "vostre tres-humble et obeissante serve et ancelle, la ville de Gand" ["ваш ничтожнейший и покорнейший раб и слуга, город Гент"], "la viscerale intime douleur et tribulation" ["нутряная глубинная скорбь и терзание"]; у Ла Марша: "nostre francigene locution et langue vernacule" ["франкородное наше наречие и подсобный язык"]; у Молине: "abreuve de la doulce et melliflue liqueur procedant de la fontaine caballine" ["напившийся сладостного и медвянотекучего напитка, что струит конский источник"], "ce vertueux duc scipionique" ["сей добродетельный сципионический герцог"], "gens de muliebre courage" ["люди женственной доблести"][23 7]*.

Эти идеалы утонченной "rhetorique" не только идеалы чисто литературной выразительности, но одновременно, и во все большей степени, идеалы высокого литературного общения. Гуманизм в целом представлял собою, как это уже было однажды с поэзией трубадуров, некую социальную игру, некую форму беседы, некое стремление к более высоким формам жизненного уклада. Даже ученая переписка XVI и XVII вв. ни в коей мере не отказывается от этой манеры. Франция здесь занимает промежуточное положение между Италией и Нидерландами. В Италии, где язык и мышление в наименьшей степени отдалились от настоящей, чистой античности, гуманистические формы вполне непринужденно сочетаются с ходом естественного развития всего наиболее высокого, что имелось в народной жизни. Итальянский язык из-за большей близости к латыни едва ли претерпевает насилие. Клубный дух гуманистов хорошо сочетается с обычаями общественной жизни. Тип итальянского гуманиста представляет собою последовательное развитие итальянской народной культуры, и вместе с тем — это первый тип человека нашего времени. Но в землях Бургундии дух и формы общественной жизни еще настолько близки Средневековью, что стремление к обновлению и очищению выразительных средств поначалу может воплотиться лишь в достаточно старомодной форме: в "палатах риторики". Как социальные образования, они представляли собою продолжение средневековых братств[8]*, и дух, которым они были проникнуты, отличался, собственно говоря, новизной поверхностной и формальной. И только библейский гуманизм Эразма знаменует начало современной культуры.

Франция, вне своих северных провинций, не знает старомодной системы палат риторики, однако ее более индивидуализированные "nobles rhetoriciens" ["благородные риторы"] непохожи также и на итальянских гуманистов. Духовно и формально они все еще во многом сохраняют верность Средневековью.

Кто же из представителей французских литературных кругов XV в. является носителем нового? Не помпезные глашатаи бургундских идеалов, облаченные в пышные одеяния: Шателлен, Ла Марш, Молине. Пусть даже именно они почитают вместе с аллегориями ораторское искусство и вместе с благородным стилем — латинизацию. Лишь в тех случаях, когда им удается освободиться от своего идеала искусственности и писать в стихах или прозе о том, что действительно лежит у них на сердце, их продукция делается удобочитаемой и вместе с тем выглядит более современной. Залогом будущего была не классицистичность, а непринужденность. Тяготение к латинизации и классицизму скорее препятствовало, нежели способствовало переменам. Новое проявлялось в простоте духа и формы, хотя бы даже при этом и сохранялись средневековые схемы. Именно таковы Вийон, Кокийар, Анри Бод, Шарль Орлеанский и автор поэмы L'amant rendu cordelier.